— Приму…
Прошел я мимо кукурузы, и открылся в конце огорода, на леваде, что сбегала к реке, поросшей калиной и вербняком, Сластионов «спецобъект». Дальше меж зеленых холмов — залив Днепра. Я не поэт, чтоб воспевать красоты, но местность — прекрасная, ничего не скажешь. Я сразу одобрил. И сама дачка — как нарисованная, коттеджик под блестящей кровлей — такой же жестью и сенажная башня покрыта, это я сразу сообразил; цоколь гранитной плиткой выложен (плитку такую для отделки братской могилы колхоз выписывал), лестница к воде и терраса в голубой плитке, предназначенной для детского сада, а бетонными плитами, которые на дорожках белеют, на фермах дороги мостят…
Гляжу я и глазам своим поверить не могу. Гранит, например: неужто, думаю, можно, с братской могилы?
— Какого содержания вопросы приехали решать? — спрашивает хозяин.
Глянул я еще раз на дачку да и говорю откровенно:
— Вопрос такого содержания, уважаемый Йосип Македонович, что надо вас за украденные в колхозе материалы и самовольную застройку отдавать под суд…
— Хоть в тюрьму, лишь бы на должности оставили! — кричит. — Не могу жить без высоких масштабов! И шапку дорогую купил! — Тут он жалко улыбнулся. — Вы смеетесь. Разве я для себя строил? Для общего блага. Фактор моего здоровья как человека должностного имеет непосредственное значение для дальнейшего движения нашего колхоза вперед и на дальнейшие этапы. Всего себя отдаю народу, так имею я право, в порядке исключения, культурно отдохнуть на лоне природы? А что я за начальник без персональной дачи и какой мне авторитет? А ежели кто и из колхозного руководства, председатель к примеру, культурно отдохнет с кием в руках и с пивком — так это тоже для коллектива, в общий наш котел, потому что он быстрее двинется вперед, и мы все — за ним. Вы вот, к примеру, из организации районного масштаба, заглянули — милости просим, начните с финской баньки, утомление и заботы снимает, а после бани выполним программу относительно пивка и спецужина на высоком уровне. Как говорил великий Диоген, самое трудное — познать себя… А уж когда познаете, будете ездить к нам, как к себе домой, мы всегда — исключительно с душой…
— Йосип Македонович, вы газеты читаете?
— А как же без этого, человек я должностной.
— И что вы в газетах читаете?
— Фельетоны и общие, направления на данных этапах.
— Очень правильно, что фельетоны, — обрадовался я.
— В фельетонах все больше про должностных людей пишут, это мне интересно, — продолжал Сластион.
— И что вы для себя берете из фельетонов? — спросил я.
— Перенимаю опыт, как надо жить на должности. Для того и газеты, чтоб нас учить, как жить. Великий Бэкон говорил: «Знание есть сила…»
— А великий Голсуорси говорил, кажется, так: «Нет ничего более вредного, чем пень, которому заморочили голову…»
— Этого я еще не изучил.
— Надо бы с этого начинать…
Встал я и пошел левадой прочь с этой дачи. Но долго еще не мог успокоиться. Машину завожу — руки дрожат. Улочками выехал к Днепру, остановился. По синей ленте реки сновали крылатые теплоходики, тяжело одолевали течение баржи с углем, колхозное стадо паслось на лугах, ребятишки удили рыбу с лодок, причаленных к берегу. Волна качала лодки. Жизнь. А я смалил сигарету за сигаретой и думал, откуда в наших трудовых буднях такие трутни берутся. В пчелином улье — понятно, трутней сама природа трутнями запрограммировала. Но чтоб рабочая пчела в трутня переродилась, такого природа не знает. Само собой, климат для трутней в нашем общественном улье неблагоприятный, и трудовых людей у нас — числа нет, а сластионов — единицы, и в конце концов, обречены они на полное вымирание. Жаль только, что на медленное. А из Сластионова коттеджа добрая дачка для летнего колхозного детсада будет, пусть ребятишки на зеленых левадах играют и на мелководье плещутся все лето. Так я тогда думал, так и получилось.
А чтоб меньше у нас сластионов таких было, я так считаю, надо пореже о них в газетах печатать, расписывать, как они живут-поживают. Много у нас писак развелось, вот где корень. Порождают фельетонами нездоровые эмоции. Негативное не должно выпирать на первый план, наоборот, надо его затенять, тогда оно совсем исчезнет с нашего горизонта. Все, что я тут рассказал про Сластиона, рекомендую исключительно для служебного пользования.
20
Куда глазом ни кинь, всюду в колхозе и моя работенка видна. Можно сказать, что я уродился сокирником. Разве что самую малость погонщиком за волами походил в те времена, когда колхоз только на ноги становился, а потом начальство говорит: иди в строители, у тебя инструмент в руках сам играет. А мой отец в комбедовцах был, стреляли в него из-за угла, не успел мне он ремесло передать. И выучился я у людей. Нет реки от Сталинграда до Праги, где бы я в войну своим топориком мосты не тюкал. Со своим личным инструментом и в военкомат в сорок первом притопал. Военные начальники сперва смеялись. «Ты что, — спрашивают, — решил на немца с топором? Так у него — танки». — «А может, у меня с топором лучше выйдет, чем с винтовкой, подслеповат я, еще с двадцатого, когда голодовать пришлось». По-моему и вышло: с топором в руках так всю войну и провоевал.