— Деда, а деда, пошили б вы старшенькому моему хоть из тряпья валеночки. А я вам на огороде помогу.
— Пошьют, видать, дочка, без меня. Смертоньку душа чует.
— Такое скажете! Никто своего часа не знает. Пока живем, о живом надо думать.
А сама забилась в уголок под дверью — страшно вдруг стало.
— Оно так, никто своего часа не знает, но каждому на роду написано, когда помирать, и не перехитришь ее, каргу с косой. Вот слухай. Жил когда-то, давным-давно, хлопец-сирота…
— Вспомнил бога рыжего да царя Панька[9], когда земля была тонка.
— Ты слухай, потому истинную правду говорю… Значит, нанялся тот хлопец к хозяину. Платы не пожелал, а только за обед, какой ему захочется. Вот дождались великдня[10], напекли-нажарили всего, в церкви посвятили. А хлопец тот взялся за кошелку со всеми куличами, колбасами, яйцами — и прочь подался. Я ведь, говорит, за обед служил. Идет степью, встречает путника. «Куда идешь?» — спрашивает путник. «Ищу справедливого». — «Я справедливый». — «Кто таков будешь?» — «Апостол Петр». — «Нет, — возражает хлопец, — ты не справедливый, за богатых руку тянешь». Идет дальше, встречает женщину. «Кто ты?» — спрашивает. «Смерть». — «О, вот ты — справедливая». Сели они обедать. Сирота и говорит: «Знаешь что? У тебя родни никакой, и у меня. Ты мне сестрой будешь, я тебе — братом». — «Согласна, и совет тебе, братец, дам, — отвечает смерть. — Возвращайся к своему хозяину, женись на его дочери, а меня на свадьбу покличешь». — «Да где ж я тебя найду?» — «На это вот место и приходи». Сирота так и сделал. На свадьбе родственники невесты шепчутся: «Ничего не скажешь, богатая сестра у жениха, вишь, разодета как». А смерть кем хочешь обернется. Вот стали подарки выкладывать. Что-то сестра подарит? А она поднимает чарку и говорит: «Дарю тебе, брат, сто лет жизни».
Стал сирота хозяином, опомниться не успел, как сто лет пролетели. Является сестра: «Прожил, брат, сколько отпустила». А он: «Так хорошо живется, отпусти мне еще сто лет». — «Да ты ведь сам говорил, что смерть справедлива». — «Разреши тогда напоследок помолиться». — «Молись». — «Дай расписку, что, пока молюсь, ты жизнь не отберешь». Дала расписку, печать поставила. А он проговорил только: «Отче наш…», — и на том все, молчок. «Придешь, — говорит, — через сто лет, еще два слова скажу…»