— Привет, Джереми. Это офицер полиции, О’Бирн, — пояснил он, указав на офицера в форме. — Я должен предупредить, что вы не обязаны говорить о том, о чем не желаете. Но все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано против вас. Вы понимаете это, Джереми? — Ответа не последовало. — Я должен удостовериться, что понимаете.
Джереми прерывисто ответил:
— Я понимаю.
— Мы нашли тела Майны и Кристофера Осборн три дня назад. Они находились в подземелье у башни, как вы и сообщили. — Он наблюдал, как изменилось лицо юноши. — Может, расскажете, что произошло, Джереми?
— Почему он должен был остановить меня? Почему не дал мне просто умереть?
Девейни понял, что слова юноши относятся к Магуайру, который не позволил ему прыгнуть в огонь.
— Может, он увидел кого-то, кто заслуживает спасения.
— Вы не понимаете. Я убил их. Я убил их обоих.
Джереми Осборн посмотрел на него, и Девейни понял, какие усилия понадобились юноше, чтобы произнести это вслух. И сколько еще понадобится сил, чтобы довести рассказ до конца. Он ждал, а глаза Джереми вновь закрылись. Тишина нарастала, пока не заполнила всю палату. Наконец Джереми опять заговорил, и Девейни наклонился вперед, чтобы уловить его еле слышимый шепот.
— У меня был день рождения в конце сентября. Мама подарила мне охотничье ружье, старое, которое принадлежало моему деду. Она объяснила, что не хочет, чтобы я боялся ружей. Просто из-за того… из-за того, что случилось с моим отцом. Я никогда до этого не притрагивался к ружьям. Мама велела подождать, пока кто-нибудь не покажет мне, как им пользоваться, но я все равно взял его. Я только хотел пострелять в птиц. О Господи, я никогда не хотел… — лицо Джереми исказилось, и Девейни ждал, когда он хоть немного успокоится.
— Я пошел к башне. Был туман. И когда я услышал: что-то движется, я выстрелил. — Было ясно, что он опять переживает те страшные секунды, как переживал каждый день, каждую ночь почти три года. — Я думал, это была птица.
Теперь из глаз Джереми полились слезы. Его глаза сфокусировались не на Девейни, а на потолке больничной палаты, где перед ним, казалось, возникают картины прошлого. И Девейни тоже увидел: мать и ребенок возвращаются домой из деревни. Малыш в новеньких красных сапожках. Он вылез из креслица и заставил мать догонять его или играть с ним в прятки на краю леса.
— Я думал, это птица. Но это была Майна. — Он вздрогнул. — Я не знаю, как она там оказалась. Один глаз выбит, вся в крови… — Он потянулся вперед, словно желая коснуться ее лица, но рука повисла в пустоте. — А затем я увидел, что она упала на Криса. Он не двигался.
— Что вы сделали после? — спросил Девейни.
Ответить Джереми смог лишь спустя мгновение.
— Я не помню. Просто понял, что они мертвы, и мне пришлось их спрятать, — сказал он. И уже до того как он закончил говорить, Девейни знал: последние слова были ложью. Он определенно говорил правду до этого, почему же он начал теперь лгать?
— Никто не знал о подземелье, только я. Я прятался там. Я закопал их внутри и закрыл вход, завалив его камнями. Вот почему полиция так и не нашла его.
Хотя Джереми был в изнеможении, он перестал плакать. Его голос обрел твердость, которой не было в нем раньше.
— Вы утверждаете, что спрятали тела сами? И никто вам не помогал?
— Нет. Никого больше не было. Только я.
— Если это был несчастный случай, Джереми, почему вы не сообщили о нем?
— Я не знаю, не знаю… Я боялся.
— А ружье, Джереми? Что вы сделали с ружьем? А креслице?
На лице юноши отразилось замешательство, а дыхание стало прерывистым.
— Я… я… не помню. Вы пытаетесь сбить меня.
Внезапно Девейни понял, как можно заставить его сказать правду. И произнес, не поднимая головы, чтобы не видеть, наблюдает ли за ними Люси.
— Послушайте, Джереми, у меня есть причина полагать, что кто-то вам помог, по крайней мере, в сокрытии содеянного. Почему бы вам просто не рассказать мне, как все произошло на самом деле?
— Я рассказал вам. Никто не помогал мне. Никто.
Так или иначе, но сейчас юноша выглядел совсем малодушным и жалким, хотя вроде бы освободился от своей ужасной ноши. Ты надеешься избавиться от этого, подумал Девейни, но оно не исчезает. И никогда не исчезнет.