Я едва не вскочил и не бросился к солнцу, остановил вопль демона, раздавшийся в голове:
— Не смей!
Это, наверное, и спасло мне жизнь.
Спустя пару минут я услышал шаркающие шаги. Выглянув и приглядевшись, увидел юную брюнетку, ковыляющую к свету, держась обеими руками за древко копья.
Девушка, прожившая от силы девятнадцать лет, была залита кровью и тихо скулила от боли. На месте ее левой глазницы зияла страшная рана, а левую же щеку неведомая сила буквально сорвала с мясом, и в дыре виднелись зубы. Правая нога выглядела сломанной и передвигалась раненая исключительно на силе воли, да жажде жить.
Однозначно, бедняжка принадлежала к нашей попаданческой роте, но даже если бы это было и не так, какая разница? Я попытался вскочить, чтобы помочь, но неведомая тяжесть придавила тело к земле.
Не смей!! — повторил демон. — Себя ты лишь погубишь!
— Но…
Заткнись! Смотри!
Крыло указало в сторону опушки, где внезапно, появились люди.
А говорили, что не могут зайти внутрь. Уроды!
Бойцы с карабинами и пистолетами уже сноровисто бежали к девушке и у меня засосало под ложечкой от нехороших предчувствий.
Несчастная что-то прошептала, затем остановилась и, рухнув на колени, достала большой синий камень, протягивая его солдатам.
Один из них взял драгоценность и с величайшей осторожностью передал товарищу, который, убрав артефакт в маленькую коробочку, тотчас же побежал прочь из леса. Причем скорость его говорила о многом.
Оставшиеся два солдата переглянулись, затем перевели взгляд на попаданку. Та вновь что-то прошептала, судя по всему, молила о помощи.
— Сейчас, — доброжелательно ответил один из бойцов, целясь из револьвера и взводя курок.
Громыхнул выстрел, и то, что еще пару дней назад было веселой девушкой, любящей и любимой, наслаждающейся юностью и жизнью, упало на спину, дергая руками и хрипя. Второй выстрел оборвал агонию. Солдаты бросили беглый взгляд на лес, развернулись и помчались прочь. Они едва успели выбежать, как выход сам собой закрылся, а вслед за ним исчезла и тропинка.
Осталась лишь изуродованная девушка, лежащая на густом ковре из мха.
Я вскочил и бросился к еще теплому телу в безумной надежде хоть как-то помочь.
Увы, с простреленной грудью и головой не живут.
Я опустился возле покойницы и закрыл той глаз. Как ни странно, сегодня вид убитого человека не вызвал приступов рвоты. Лишь дикую обиду и злость.
— Почему? — прошептал я, ощущая, как в уголках глаз скапливаются слезы. — Чем мы это заслужили?
— Тем, что ленивы и слабы, — безжалостно ответил демон. — Идем, спешить пора — уж время истекает.
Я вскочил и ненавидящим взглядом уставился на птицу. Ох как же много мне сейчас хотелось сказать! Однако…
Он прав. Мертвую я не воскрешу. Нужно думать о себе.
И мы продолжили путь, останавливаясь лишь сходить в туалет, да перекусить. Ворон, впрочем, лишенный обычных человеческих потребностей, непрестанно подгонял меня — своего спутника. Или все-таки раба? Сложно было понять, кто я теперь. Ладно, будем решать вопросы по мере поступления. А главной проблемой прямо сейчас стали ноги, гудевшие просто невыносимо и невозможность остановиться на нормальный привал.
Мы разменивали часы на километры, продвигаясь к опушке.
С каждой минутой, с каждым пройденным шагом, я ощущал все возрастающее сопротивление неизвестной сущности, из-за чего эмоции скакали, как у ПМС-ящей девчонки-эмо, перебравшей с ягой: то бросало в ярость, то мучало страхом, то накрывало отчаянием. Спросив у демона, не связаны ли такие перепады настроения с подходящим к концу временем, и получив утвердительный ответ, лишь ускорил шаг.
Но становилось только хуже. Гул в ушах усиливался, и я начал различать слова, нашептываемые женским голосом. Слышал дурацкую и страшную песенку, пророчащую смерть.
И чем ниже опускалось солнце, тем больше злого торжества звучало в голосе неведомой женщины и тем отчетливее различал я сказанное ею.
Тени удлинились, сумерки вот-вот готовы были опуститься на землю, а мы все брели, прибираясь через завалы, ступая едва проглядывающими звериными тропами, обходя опасные — по мнению ворона — места. И с каждой потерянной секундой в сердце копилось все больше и больше страха.
Лишь одна мысль очень скоро затмила собой все остальные, оставшись в гордом одиночестве внутри черепной коробки: «Мы не успеем, не успеем, проклятье, не успеем же!»
И нельзя уже было понять, кто влиял на рассудок: Мать Леса или собственный страх…
Однако, каждый раз, когда становилось совсем невмоготу, я доставал фото жены и дочки и каким-то чудом находил в себе силы двигаться дальше, глядя на умирающий день.