Глава 1. Зубки да косточки
Дико прыгает букашка
С беспредельной высоты,
Разбивает лоб бедняжка...
Разобьешь его и ты!
(Николай Олейников)
Я верю в Господа. И верю, что еще один ледниковый период будет. Мы все должны умереть. Это нормально.
(Алексей Балабанов)
Часть I. Был маленьким
Глава 1. Зубки да косточки
А когда мамка умерла, мы с отцом ее и съели, чтобы навсегда нашей была. Я когда маленький был, и дядя Коля вот умер, головой, в общем, ударился, когда под водкой был, папашка с мамкой его тоже ели, а передо мной положили здоровенный кусок торта "Прага" , но запах абрикосового джема и шоколада ничего не отбил.
И вот, папашка говорил такое:
— Мы делаем это, чтобы они никогда не покинули нас.
Когда дядя Коля кончился мне, значит, было четыре года. Папашка посадил меня на колени, закурил и стал рассказывать про атомы, про то, что они там с мамкой чего-то там, будут состоять из дяди Коли вроде, он их никогда не покинет.
Я рассматривал припухшие, красные сосуды у папы в белках и думал, что у него с дядей Колей были одинаковые, светлые глаза. А у меня — черные, как у мамки. Я сидел у него на коленях неподвижно, смотрел на него и вдыхал запах сырого, подпорченного мяса, все еще доносившийся у него изо рта.
— А почему у Лиды бабка умерла, вот, у ней бабка умерла, и ее на кладбище зарыли.
Папашка хрипло рассмеялся.
— Кого, Лиду?
— Нет, бабку ее, вот.
Говорить я научился рано и ладно, это всем взрослым нравилось. Даже отцу. Он смотрел на меня своими светлыми глазами, зрачки его были как дыры в мироздании, такие зрачки, узкие-тонкие, а белки — розоватые не то от заката, не то от крупных сосудов. У папы был неподвижный, остекленевший взгляд, он пару дней пил водку, начал еще до того, как дядя Коля умер, вместе с дядей Колей еще.
— Люди так не могут. Простые люди, обычные.
Это те, у которых Матеньки нет. Я уже понимал разницу-то. Они не знают крысиного языка и непрочные, не видят, как пульсирует темнота, а запахов для них в мире совсем уж мало.
— И они, — задумчиво сказал папашка. — Не знают, что под землей. Поэтому и пихают туда трупы. Я б не стал.
Тут он столкнул меня с колен, встал, пошатываясь, подошел к окну. Я больно ушибся, но уже знал, что папашка разозлится, если я заплачу.
А потом я увидел (в отражении увидел), что отец сам плачет. Да, плакал папашка. Вот и все, что я об этом дне точно запомнил.
А про дядю Колю только то, что глаза у него были такие же, как у отца, только не злые, а печальные. Он был, это я понял спустя много лет, рассматривая фотографии, такой себе сантехник из порно, из эротики даже. Сказочно красивый, светловолосый, светлоглазый, и лицо у него было светлое-светлое, такое, должно быть, с повзрослевшими ангелами случается. Он никогда начисто не брился, но все равно была в нем какая-то юношеская нежность, ничем не изымаемая.
Так вот, башку он себе проломил, ну да, основание черепа, и у него под глазами остались такие почти черные синяки — это кровь прилила.
Он был хорошим. Ну, мне говорили.
Да и ладно, в общем отец плакал, а я хотел куда-нибудь исчезнуть, оказаться далеко-далеко, чтобы случайно не показать: я знаю, вижу, запоминаю, какой ты слабый.
Вечером, когда меня укладывали в кровать (а она была не так далеко от обеденного стола, на котором разделали, а потом съели дядю Колю), мамка сказала:
— Боречка, ты не бойся, он тебя и мертвый будет любить.
А я и не знал, любит ли он меня в целом, любил ли живым, так что не боялся. Мамка была совсем пьяная, взгляд у нее был, как у стеклянной игрушки, смешной и жутковатый. На языке она говорила на родном, как с ней часто бывало, когда она совсем упьется, и я тоже легко на него переходил.
— А завтра вы тоже его будете есть? — спросил я.
— Будем, пока весь не съестся. Останутся одни зубки да косточки.
Она гладила меня по голове, пальцы ее были холодными, словно тело ее уже знало, что тоже умрет. Ну и глупость, на самом-то деле, а то мы все не знаем, что ли?
И вот, и вот, ну да, она смотрела мне прямо в глаза, было темновато, зрачков ее в черноте радужки я почти не видел.
— Матенька сказала, что мы не должны оставлять наших мертвых. Она дала нам такие желудки, чтобы их принять. Это такая любовь, Боречка. Вечная любовь. Это чтобы вечно любить.
Ну я так и понял — Матенька хотела, чтобы мы любили вечно.
— Ты послушай, — сказала мамка, перехватив меня за подбородок, чтобы привлечь мое внимание. — Они навсегда остаются с нами, никуда не исчезают. Уходят в кровь твою и в душу.