Вот бы ему такое вчера кто сказал.
Он поцеловал меня в лоб и уехал, я неделю его не видел. Зато учился читать. Я знал многие буквы, но не все, это было как детективная история, угадай слово, сравни с другими. Ну так чего? Это что за буква?
Среди книжек, которые отец привез, были не только детские сказки, но и "Жизнь двенадцати Цезарей" и "Архипелаг ГУЛАГ", и "Прощай, оружие", а мне все было интересно. Вообще-то античной литературы было особенно много, всякие Софоклы там и прочие Еврипиды, был даже парень по имени Витрувий, который скучно что-то там про архитектуру объяснял, я не осилил.
Я себе хорошо представлял хозяина этих книг — разочарованного во всем филолога— латиниста, ставшего охранником или торгашом. Правильно, мужик, в книгах-то оно все не так. Тебе там такого наобещали, а ничего не сбылось.
С соседями я познакомился, ходил к ним, главным образом ради общения, ради человеческого, значит, тепла.
Я был ласковым ребенком и болтливым, а что еще им надо было, чтобы полюбить меня? И я не доставлял им проблем, ну Боже мой, кому это теперь важно, но правда — не доставлял.
Прошло, наверное, дней пять, и все было в порядке, только ночами становилось одиноко. Однажды в дверь позвонили. Я еще не спал, поэтому не испугался. Поставил к двери табуретку, встал на нее, заглянул в глазок и увидел маму. Вода вытекала у нее из носа, но я знал, что все будет хорошо.
Я открыл ей дверь, и мы пошли пить чай.
Глава 2. Бог велит помирать, а я не хочу
Глава 2. Бог велит помирать, а я не хочу
Ну чего, дядя Коля и мамка моя кончились, когда им время не пришло, если по факту. Но старики не легче помирают, может сложнее даже. У них привычка к земле формируется, к миру, они с трудом с него слезают.
Даже очень слабые, даже очень больные, вцепляются в тебя, чтобы ты не отпускал их в смерть. Это мне отец рассказывал. Его мамка, моя, значит, бабка тяжело умирала — по онкологии, что-то женское еще, какая-то темная страшная тайна. И вот, они с дядей Колей ее досматривали, а она бросалась в них вилками, кричала, била по голове со всех своих увядающих сил.
Потому что они были здоровые, были молодые, а она уходила отсюда к чертовой матери. До кровавых соплей она им завидовала. Не хотела умирать. На изголовье родительской кровати (это теперь) оставила она такие толстые проплешины из-под ногтей, что в детстве я думал, будто отец держал в квартире чудовище.
Бабка пожила, ну, нормально, с двадцатого что ли года, она не крыса была. Это мы много болеем, если делаем, что надо, болеем, а потом умираем. Так что я ее никогда не жалел — больше себя она никого (из живых) не любила, и ее так, как она себя, никто не любил. Одинокий была человек.
Но иногда на нее, старую, злобную суку, нападала вдруг какая-то томительная печаль, и она садилась между отцом и дядей Колей, которого всегда, даже швыряясь в него стаканами, называла Коленькой, и склоняла свою облысевшую голову.
Она была совсем маленькая от болезни, чего-то в ней вечно не доставало, было от нее уже ощущение наполовину ушедшего человека, а тогда оно усиливалось.
Ну и вот, бабка говорила:
— Бог велит помирать, а я не хочу.
Она не смела просить ни о чем Волка, хоть всю жизнь и прослужила ему честным трудом (никому ничего не спустила и была справедливой). Она не смела просить Бога.
— У ней глаза были, — рассказывал отец. — Что у задушенного котенка.
И начинала она горько плакать, ее плечи дрожали, а отец с дядей Колей сидели неподвижно.
— Всю жизнь я трудилась, всю жизнь работала, мне и вспомнить-то нечего, а умирать не хочу. Это как так получилось?
Никто не знал, что ей ответить.
— А может я бы с Гришкой встретилась, — говорила она, и лицо ее вдруг светлело.
— Да, — рассказывал папашка. — Она излучала какой-то странный внутренний свет. У Рембрандта такой на картинах, понимаешь?
Отец был советский инженер. Он знал картины Рембрандта.
Ну про Гришку-то, кстати! Хер с ними, с историями про смерть, кого хочешь они замучают, так что будет история про любовь. Но, тут надо сразу предупредить, у отца моего отчество — Иванович.
Если с человеком случится, то ребенок, ну скорее всего, человеком и будет, без всякого особенного. Ну, может в одном из четырех случаев получится. Если со звериком, то тут все по отцу. Бабка моя волчицею была, а дед крысой, и сыновья его — тоже крысы. Но история-то почти не о них.
У бабки моей был человечонок, они тогда, молодые да горячие, строили коммунизм на Урале, она приехала туда из села под Тверью, и сердце у нее пылало. Ну чего, суть да дело, в восемнадцать лет полюбила паренька и на волне всеобщего освобождения от буржуазных условностей, задумала с ним жить, расписаться.