У входа в аэропорт мы покурили. Отец сказал:
— В Москве будем один день. Так что погоняем по ней, поглядим на столицу.
— Круто, давай погоняем.
Где-то тут была Лада, я ей встретиться предложил, в аэропорту уже, но она отказалась, ну я ее на хуй и послал. Может, Юрику даст, как знать.
— За девку не переживай. Будут у тебя еще девки.
— А, ну ладно тогда. Сразу сердце на место встало, может и с ней поговоришь?
На этот раз подзатыльник был слабый, так, играл он со мной.
— Как она вообще?
— Один раз меня дрыщом назвала, так я ей врезал немного. Мне потом так стыдно стало, хотя я совсем легонько.
— Вот почему у тебя и не вышло. Женщин до свадьбы не бьют.
А вокруг самолеты летают, огромные такие махины. Матенька сделала наш народ выносливым и сильным, чтоб мы выживали везде и все собой заполоняли, только в небо нас не пускала.
Неба я не боялся, доля есть доля, с ней не сладишь. Судьба если умереть от аварии, значит не в самолете, так в машине умрешь. Все равно не страшно — это очень быстро обычно. Вот мамка, она сложно умирала, тонуть — кошмар вообще. Утонуть бы я не хотел.
На самолете-то я в первый раз в жизни полететь готовился. То вертолеты были, они смешные скорее, а вот самолет — эпичная штука.
— Восемь часов лететь, а кино не показывает. Книжку взял в ручную кладь?
— Ага. Аммиана Марцеллина. Там интересно, типа Рим гниет.
— Дался тебе тот Рим. Если хочешь что-нибудь скучное почитать, Герцена б почитал или Чернышевского.
В аэропорту все было блестяще и светло, нигде в Норильске такого чистого места не было. Кафе теперь еще всякие блестели, красным, зеленым и синим, словно камушки драгоценные. В одной кафешке мы с папой и сидели, он пил водку, а я ел соленую-соленую курицу-гриль, разгрызал ей косточки.
— Я люблю эту штуку, — говорил я. — Знаешь, такую сгущенную кровь внутри.
— Костный мозг это.
— Он ж в позвоночнике.
— То спинной.
Отец курил и посматривал на девушку за соседним столиком, слишком молоденькую для него.
— Было б больше времени, — сказал он шепотом. — Я б тебе показал, как оно с девчонками делается.
— Типа деньгами?
— Идиот ты, одними деньгами ничего не сделаешь, смеяться над тобой будут. У женщины душа, кто бы что ни говорил.
Ну, я не знал. У Ладки как по мне души не было.
В самолете оказалось на самом деле скучно. Я читал, пропадал ненадолго во сне, просыпался, ковырял порошковую картошку на пластиковом подносике (как формочка, в которую песок засыпают — и картоха на вкус как песок), перезнакомился со всеми соседями. Впереди нас ехал бизнесмен с необычайно добрыми для такой профессии глазами, сбоку сидела молодая учительница русского и литературы, навещавшая родителей, позади — фольклорист, изучавший народы Севера. Я спросил, представляю ли я народы Севера, и он сказал, что есть разные трактовки, но скорее нет, чем да.
Он мне рассказал корякскую сказку про мальчика, который убил бога. Вернее, бог сам себя убил, потому что мальчик выиграл у него в прятки.
— Бред какой, это жесть.
— Тебе так кажется, Борис, потому что ты мыслишь категориями нововременной европейской культуры. Бог у тебя ассоциируется с чем-то могущественным, бессмертным. Для большинства примитивных культур боги — это персонификации загадочных сил природы. Могущественные, конечно, и пугающие, непредсказуемые, но подверженные человеческим слабостям.
Он был очень умный, но без очков, у него на лице топорщились смешные усы, хотя таким уж старым он не выглядел, еще он носил добротный костюм. Мне казалось, что отцу он сразу не понравился, но отец быстро налакался и стал спать.
— Ну, я понял. Типа не бог это был, а какой-нибудь колдун.
— Нет-нет, все-таки бог.
— Ну, вы определитесь.
— Будоражащий смысл сказки именно в том, что это несомненно сильное и опасное существо, у него другая природа, чем у нас с тобой.
Вот, подумал, ему было бы интересно узнать про нас, и про Матеньку нашу, и что она завещала нам. Я-то в сказке жил, а ему это было непонятно.
Он пах человеком, чистым запахом: одеколон, мыльце, пот — чуточку. Еще: недолеченными зубами, утренним бутербродом, стопкой коньяка для храбрости и какой-то женщиной. Не знал даже, что я его так хорошо чую. Я свой нюх мог настраивать: хочу — все нюансы различу, а не хочу, так и не отвлекаю себя. Так с детства было, отец с мамкой не учили, и их никто не учил.
— А на лбу у тебя что, Борис?
— Это я упал.
Тут мне разговаривать перехотелось, я объявил, что спать, а сам не спал. Ждал Москвы.