— Ну, тогда куплю.
Я водрузил пакетик с "Берти Боттс" на банку с арахисовым маслом и посмотрел на него, того самого паренька, у которого в рукаве была пачка "ЭмэндЭмс". Он был очень красивый — золотистый блондин, волосы у него чуть завивались, как на античной скульптуре, а глаза были большие и светлые, черты — очень правильные, и такие пухлые губы, ну прям античный мальчик, пидорок какой-нибудь типа Ганимеда. Смазливая у него была морда, но в то же время в нем блестело что-то лукавое, живое. Одежда для его облика была странно современная — скейтерские джинсы, длинная, поношенная толстовка. В его "Конверсах" были разноцветные шнурки. И кем он все-таки пах?
— Не благодари за совет. Ты новичок?
— Ну, где я раньше жил никак нельзя было.
— Тогда не попадись, а то копов вызовут. Они всегда вызывают.
— И плакать не помогает?
— Ну, здесь я еще не попадался, думаю, нет.
Акцент его показался мне смутно знакомым, не таким, как мой или отцовский, но близко-близко. Я спросил:
— Говоришь по-русски?
Лицо у него мгновенно сделалось надменным.
— С чего бы это мне по-русски говорить? А ты по-польски говоришь?
— Немного по-украински.
— Ой, то еще хуже.
Он закатил глаза, и я понял, кого этот парень мне напоминает. В коллекции у моего давнего благодетеля, чьи книжки с помойки принес отец, были новеллы Томаса Манна и там, среди них, "Смерть в Венеции". Про писателя, который всю жизнь не жил, а потом стал педиком, педофилом и закономерно умер от холеры.
Хотя было у меня подозрение, что я ничего не понял.
В общем, этот парень, он был как Тадзио, тот мальчик, в которого влюбился писака. А может я так теперь стал думать, оттого, что он был смазливый поляк.
— Я — Мэрвин.
Он назвал свое совершенно американское имя и добавил:
— Мэрвин Каминский.
— Боря Шустов. Типа Борис.
— Да я понял. Ты — крыса.
— Ага. А ты? В смысле, я не могу понять, как-то странно пахнешь, непохоже ни на что.
Он почесал в затылке, я услышал легкий перестук "ЭмэндЭмс" в его рукаве.
— Летучая мышь, — сказал он, чуть помолчав, мне показалось, что Мэрвин смутился. Тут я угорел.
— Типа Бэтмен. Прикольно прям. А ты вроде птичка или нет?
— Скорее да, чем нет. Но я на самом деле понятия не имею, короче сложно.
Теперь он почесал затылок, вытащил из-под воротника цепочки, их было много, и все они так переплелись, что трудно было различить, какая какому кулону принадлежит. В ярком свете поблескивали один из знаков Зодиака (Скорпион), ангел, покрытый синей глазурью скарабей египетского вида и какие-то уж совсем мудреные штуки. На запястье у Мэрвина я увидел шрам в виде цифры девять.
— Ну, и кстати, у тебя они тоже гремят. "ЭмэндЭмс".
— А мне везет, вот увидишь.
— Это летучие мыши делают?
— Неа, не делают. Это я делаю.
Я посмотрел на него пристально, оценивая, потом улыбнулся.
— Я сейчас хлеб возьму. Для сэндвичей. Знаешь место, где мы с тобой можем пожрать?
— А вообще-то знаю.
Когда я вернулся с хлебом, Мэрвин сказал:
— Я все-таки немного знаю русский. Блядь. Ебать. Хуй.
— А я не сомневался.
Мы оба засмеялись и пошли к кассе. Ему правда повезло, еще повезло мне, и через полчаса мы уже сидели на куцо-зеленом пятачке перед автострадой.
— Серьезно, это типа в Лос-Анджелесе место для того, чтобы поесть?
Сидели мы под мостом, над нами и перед нами с невероятным грохотом проносились машины.
— Сюда точно никто не придет. Никаких тебе, блин, бомжей. Никаких копов там, ну, если они тебя не любят, это плюс.
— А тебя не любят?
Он пожал плечами.
— Ну, скорее маму.
Мы глотали пыль, в горле першило, но мне было так клево — ото всех этих тачек, от того, что казалось, будто мост сейчас обвалится.
— Короче, никого вообще. Можно расслабиться. Мне такие места нравятся. Еще я знаю вот что.
Он подобрал какой-то камушек и кинул на дорогу.
— Они не остановятся, чтобы меня обругать. Слишком быстрое движение. А если мне повезет, будет авария.
— Или если не повезет, это уж как посмотреть.
Мы вывалили всю свою добычу прямо на слабенькую травку, сосредоточенно намазывали арахисовым маслом хлеб и заедали сэндвичи шоколадными батончиками, меняясь ими.
— Прикольно, — говорил я. Еще говорил:
— Да ну, такое себе.
"Берти Боттс" мы тоже разделили — мне досталось тухлое яйцо, я съел его, пожав плечами, не так плохо, как могло быть, а Мэрвина чуть не стошнило от ушной серы.
— Слабак, — сказал я. — Слушай, а ты здесь давно?
— Да вот родился.
— А чего у мамы твоей с копами? Она типа тоже ворует?