У соседнего окна беседовали.
— Я впервые в этих краях. И знаете, чего-то здесь не хватает, — говорила молодая девушка.
— Известно чего. Простора донского здесь нет, — отвечали ей.
— Скалы какие-то угрюмые, молчаливые. Неужели здесь и люди такие? — не умолкала девушка.
— Ну, нет. Народ у нас крепкий, работящий.
— Работящий, а за людьми к нам поехали?
— Ну, это не грех. Строимся много… — солидно ответил пожилой, бородатый человек.
— Папочка, папа. А сколько лет этой скале?
— Урал — древнейшая горная цепь, сынок. Ему миллионы лет.
— Ого! А она может обрушиться?
— Нет. — Отец говорил и сам с любопытством рассматривал скалы. На отвесных уступах, каким-то чудом держась в поднебесье, гнездились березы, сосны.
— Папочка, как они держатся?
— Видишь ли, горная береза очень устойчивое дерево. Скала питает и держит березу, а та сохраняет ее от разрушения. Главное — опора.
«Да-да, опора!.. Надо находить опору. Каково-то удастся мне на новом месте?» — думал Кедров.
Детский голосок вывел его из состояния задумчивости.
— Дяденька, а почему вам скучно?
Кедров обернулся. Перед ним стояла девочка лет четырех. Пышное, цветное платьице делало ее похожей на лугового мотылька.
— Нет, я не скучаю, мотылек.
— Я не мотылек. Меня зовут Таня.
— Вот и хорошо. Иди ко мне, Танюша.
Через минуту они были друзьями. Сидя на коленях у дяди, Таня сосала конфеты. Вскоре около купе раздалось:
— Таня, Танюша, ты где? Ах, вот ты куда забралась, нескромница. — В купе зашел невысокий, кряжистый человек. Борода его, расчесанная на две половины, красиво обрамляла строгое лицо.
«Из кержаков, должно быть, — подумал Кедров. — С таким немного наговоришь».
— Танюша, иди к маме.
Когда «мотылек» упорхнул, дед достал пачку папирос, протянул Кедрову.
— Угощайтесь!
— Спасибо.
— Вы не в Горнозаводск?
— Угадали.
— На работу или так?
— Так, по одному делу… Понравится — останусь, — ответил Кедров, удивляясь словоохотливости «кержака».
— Понравится наш Горнозаводск!
— Вы так уверены в этом? — улыбнулся Кедров.
— А как же! — горячо сказал бородач и принялся убеждать, что если куда и следует ехать, так только на Урал.
— Осмелюсь сказать, уважаемый товарищ, правильно, когда Южный-то Урал сравнивают с проснувшимся богатырем. Ведь только за последние годы сколько нового появилось. Вот возьмем, к примеру, наш Горнозаводск. Две сотни лет доходит городу. Давно ли его звали просто «заводик»? А теперь заводов-то посчитай сколько? А поселки какие выросли! А люди? Ведь вовсе другие стали.
«Кержак» оказался словоохотливым, рассказывал одну историю за другой.
— Был, значит, в нашем цехе рабочий один, Шарков, по фамилии. Тихий такой человек. Его и в цехе-то не все знали. Разве что в своей смене. Да и те посмеивались: «А, это Шарков-Тихоня!» Так и звали: Тихоня. А он и стоил того. На собрание, бывало, придет, помолчит и уйдет.
Когда началась война, он, вроде, еще молчаливее стал. В армию его не взяли. А тут новые станки пришли в цех. В Америке их закупили.
Поставили Тихоню за такой станок. А на нем надпись: «Гарантия на пять лет».
— Ну, раз такая гарантия, — говорим, — работай, знай, без оглядки…
Только не вышло. Хваленая «гарантия» через полгода лопнула сначала на одном станке, а потом и на всех остальных. И все одна и та же деталь. Сколько было в запасе — израсходовали. Через правительство запросили фирму, которая изготовляла станки. Ответили: «Ничем не можем помочь. Запасные части не изготовляем. Покупайте новые станки».
А тут срочный военный заказ поступил. Закручинились наши станочники. Тихоня подошел к начальнику цеха:
— Не попробовать ли, — говорит, — самим. Может, сделаем детальку-то.
— Что ж, попробуй.
А ребята на смех: «Смотри, Шарков, не обгони Америку».
И опять, значит, задумчивым стал Шарков. Место рабочее не покидал. Домой не уходил. Строгал все что-то из дерева. Песок формовочный таскать стал. А потом объявил:
— Готова моделька, товарищ начальник. Давайте отливать.
— Что ты, Шарков. Это же не отливают, а вытачивают из особой стали. Видишь, какие они красивые.