— Видишь, присматривается? Можно сказать, наш начальник кадров, да к тому же еще — комсомольский бог. Валя Бояршинова. С перцем девчушка.
Последние слова не очень-то вязались с нежным личиком девушки, с милым, даже, пожалуй, кокетливым поворотом головы. Только серые глаза с прямым и строгим взглядом выдавали ее характер.
— Здрасте, дядя Мирон. С добрым утром вас! Чего это вы шушукаетесь?
— И ты здравствуй, Валюша!.. Да вот про тебя наговариваю нашему новому работничку. Вот тебе бумажка, оформляй парня в шихтарник. А я побегу печку принимать. Не обижай тут парня, он стеснительный и боязливый.
— А может, расплачется еще? Вы соску не припасли, дядя Мирон? — рассмеялась Валя.
Мирон Васильевич махнул рукой и скрылся. Сережка принял независимый вид и сообщил совершенно серьезно:
— Нет, плакать я не буду и соски мне не надо. Скорее — наоборот.
Валя хмыкнула:
— Как это — наоборот?
— Да так вот…
— Как-то не по-русски говорите…
Сережка пожал плечами. Миловидное начальство нравилось ему, и он был не прочь затянуть разговор.
— И откуда я могу по-русски хорошо говорить, товарищ начальник кадров? Мой папаша — француз, мамаша — гречанка, прабабушка — мордовка.
У Вали в глазах забегали веселые искорки.
— Сплошной интернационал получается. — И тут же нахмурила брови. — Давайте ваше направление.
— Это — пожалуйста, это мы с величайшим удовольствием! — Сережка широким жестом положил бумажку на стол.
Валя покачала головой:
— Ох, и морока мне будет с вами!
— Это — в смысле воспитания? — полюбопытствовав Сережка.
— Ну-у, какое там воспитание! — протяжно проговорила Валя. — С тебя еще вот такую стружку снимать надо. — И маленькими пальчиками, измазанными чернилами, она показала толщину этой стружки.
— Это очень даже любопытно… Стружку снимать! Но, к вашему сведению, я не комсомолец.
— Там увидим. Хватит разговаривать. Бери направление, иди в шихтарник, разыщешь там бригаду Брагина.
— Саньки Брагина? Знаем такого деятеля. Значит, он уже бригадир?
— Ага! Знакомый, выходит? Ну вот и хорошо. Два сапога — пара: один молчун, другой болтун.
Сережка шутливо раскланялся и, уходя, подумал: «Хорошая девчонка. Со временем надо бы ее в кино пригласить».
А Валя еще раз подумала то, что произнесла вслух: «Много еще стружки надо снимать, чтобы из этого развинченного получился дисциплинированный человек…»
…Так было неделю назад, когда Сережка переступил порог завода. Он вел себя тогда чуточку развязно, потому что хотелось ему скрыть от всех свое удивление, даже испуг перед новым и неизведанным заводским миром.
…Теперь Сережка Трубников вместе с молчаливым другом и начальством своим Санькой Брагиным по утрам спешил на завод. И если кто-нибудь спрашивал:
— Ты в какую смену работаешь?
Он с достоинством отвечал:
— В первую.
Его брезентовая роба перемазалась уже так, что, глядя на нее, никто не мог бы сказать, что это идет новичок.
Глава 2
НАДЕНЬКА ПРИШЛА!
Имя, отчество и фамилия начальника мартеновского цеха укладывались в стихотворную строчку: Зот Филиппович Красилов.
Цех, а особенно шихтарник, заполненный металлическим ломом, не отличались особой чистотой. Но Зот Филиппович всегда одевался так, как будто сразу после работы ему надо было идти на именины. Его худенькую невысокую фигуру аккуратно облегал черный тонкого сукна костюм. Пиджак всегда был расстегнут и обнажал жилетку с толстой золотой цепочкой. Морщинистую шею стягивал темный одноцветный галстук. В складчатый крутой затылок и дряблую кожу подбородка круглым ножом врезался ослепительно белый накрахмаленный воротник. Носил Зот Филиппович старомодную шляпу и вышедшее из моды пенсне с черным шнурочком. Чуть ли не половину его лица занимали пушистые с проседью усы.
Как будто со страниц старинных журналов сошел этот человек и прижился здесь, в мартеновском цехе.
Вдобавок ко всему, он с большим и как будто даже вызывающим достоинством носил массивную трость с увесистым набалдашником. Тростью он касался всего, что обращало на себя его внимание. Зачастую она заменяла ему язык: давал тростью указания. Однажды он было хотел коснуться этим руководящим инструментом Трубникова — только коснуться. И тут произошла история, прояснившая, во-первых, характер начальника и доказавшая, во-вторых, какое щепетильное самолюбие у Сережки Трубникова.