— За что?
— Да так. За одно дело…
— Знаешь, Надя, — горячо заговорил Сережка. — Давай договоримся: ничего не скрывать друг от друга.
— Согласна! — подхватила Надя. — Это лучше — не скрывать…
И задумчиво:
— А может, и зря я сержусь на Вальку… Понимаешь, я станок поломала, четыре смены простояла. — Она вдруг усмехнулась. — Ну и задал же мне тогда папка жару! Ужас! Даже ремнем грозил, будто я маленькая. У тебя, говорит, только один ветер в голове! От таких, говорит, работничков только убыток заводу, надо гнать в три шеи! Почему в три, а не в одну? Смешно!
Она засмеялась, а потом огорошила:
— Только правду говори — Вера Кичигина нравится тебе?
— Не очень.
— А почему? Она хорошая. Боевая. В нашем токарно-механическом все такие.
— Ну, все-то не могут нравиться.
— Значит, Валя Бояршинова, да? Я видела, как ты глядел на нее… Я понимаю…
— И не она…
— А кто? Только ты не выкручивайся. Мы же договорились: ничего не скрывать…
— Я и не скрываю. У нее нос крючком. Понимаешь? И сто восемнадцать веснушек.
— Ну и неправда. Столько не бывает!
Сережка продолжал свое:
— Волосы у нее белые, а кудряшки пушистые-пушистые. Наверно, калеными спицами закручивает… Ростом она… — и поглядел на Надю. — Мне до плеча…
Они остановились. И как-то само собой получилось так, что маленькие горячие ладошки Нади очутились в широких Сережкиных ладонях. Она не торопилась освободить свои чуть вздрагивающие руки.
— Ой, Сережа!.. Тебе не кажется, кто-то подсматривает? — спросила она вдруг испуганно.
— Кажется…
— Кто? — встревожилась она.
Сережка почувствовал себя сильным, смелым, настоящим мужчиной, который обязан оберегать эту родную, эту удивительно хорошую девчушку.
— Не беспокойся, Наденька. Кроме звезд и луны, никто нас с тобой не видит.
— Вот видишь, какая я трусиха… Знаешь, Сережа, пошли скорее домой. Уже поздно.
— Детское время. Куда торопиться?
Но она упрямо твердила свое.
…Как будто ничего особенно не произошло… Минуты две-три постоял Сережка у калитки Надиного дома. Прощаясь, задержал ее руки. Надя шаловливо откидывалась назад, и Сережке было приятно удерживать ее. Вдруг она вырвалась, стремительно побежала, помахала с крыльца рукой и скрылась. Тихонько звякнула щеколда. Сережа постоял немного.
Вот мягко стукнула дверь…
…Сережка пошел, что есть силы размахивая руками. Шел и пел про себя. А что пел — и сам не понимал. Песня состояла из вариаций одного слова:
Эх, до чего же хорошо жить на свете!
Оглянулся. В одном окошке мелькнул свет, чуть приподнялся уголок белой шторки. Сережка остановился, помахал рукой — и уголок шторки опустился.
Спокойной ночи, Наденька!.. Доброй ночи, славная!
Глава 5
ВО СНЕ И НАЯВУ
Сережка осторожно приоткрыл глаза. Над ним склонилась встревоженная Степановна и легонько трясла за плечо:
— Господи! Страсти-то какие! Ты плакал, скрипел зубами, воевал с кем-то, чуть с кровати не упал. Не надо спать вверх лицом, а то замучают худые сны, — участливо говорила Степановна.
Сережка бился во сне со страшными крылатыми чудовищами, похитившими Наденьку. И как раз тогда, когда он освободил девушку из плена, его разбудила Степановна. Доглядеть бы до конца этот сон!
— Я еще часок вздремну.
— Что ты, что ты! — воскликнула Степановна. — Семь прогудело. Подымайся, сынок, — усмехнулась лукаво, — А что это за Наденька?
Сережка сделал большие глаза:
— Какая Наденька?
— Да уж тебе об этом-то лучше знать, какая… Горе с вами, ребятишки, да и только. Выросли. Вот уж и девчонки начали сниться… И моему эта Фроська не дает покоя.
И ушла, мягко шурша складками необъятной юбки. Вот еще новая забота появилась у Степановны!.. Мирон Васильевич уже завтракал.
— А-а, гуляка пришел! — улыбнулся Сережке старший Панков. — Что-то чересчур долго стали держать тебя, братец, на репетициях.
— Новые песни разучивали…
— Новые песни… Не выспался, небось?
— А мы по-солдатски: нам и трех часов хватает…
— Был, голубок, и я таким солдатом… — усмехнулся Мирон Васильевич. — И по часу на сон не выходило, когда за своей Степановной увивался…
— Ладно тебе городить-то всякое… — проворчала Степановна. — Ешь, знай. Пригласил бы парня к столу.
— Человек свой. Чего его приглашать?.. А мы с Андрюхой уже позавтракали. Спасибо, мать, за хлеб-соль.