Зот Филиппович снял пенсне, стал протирать и без того чистые стеклышки.
— Постой, постой… Да у тебя, Мирон, это самое… Ну-ка, садись поближе.
Он извлек из ящика потертую канцелярскую книгу, хлопнул ею по столу.
— Называется «Список сталеваров и подручных». Тут, брат, и ты есть со своим Андрюшкой. Давай-ка, старина, переберем всех по косточкам.
Красилов быстрыми шажками обошел вокруг стола и сел рядом с Панковым. Заговорил весело:
— Всех расшевелим, комсомол подымем! Такую кашу заварим — держись только!
Панков усмехнулся.
— Что-то разошелся ты, Зот Филиппович!
Красилов посмотрел на него хитрым улыбчивым взглядом, раскрыл книгу, осторожно разгладил первую страницу.
Два взрослых человека — один бритоголовый, с пышными темными усами, другой — безусый, с жиденькой, редеющей прической — склонились над обыкновенной конторской книгой. И говорили очень мало. Два старых друга и единомышленника — инженер и сталевар — чуть ли ни в один голос произносили одни и те же фразы:
— Подойдет.
— С этим повременим.
— Об этом надо в партячейке потолковать.
…Утром Красилов и Панков посвятили в свои думы все ячейки: партийную, профсоюзную, комсомольскую. А через несколько дней первая смена читала лозунги и плакаты, написанные и развешанные шустрыми комсомольцами. У самого входа в мартеновский цех на кумачовом полотнище горели слова: «Каждый металлург должен быть технически грамотным. Даешь учебу!» На цеховой конторке тоже алел кумач. Слова призывали: «Молодой пролетарий! Комсомолец ты или не комсомолец, но твердо помни: если хочешь быть хорошим сталеваром завтра — упорно учись сегодня!» Везде висели броские лозунги и плакаты, и на каждом из них во всех падежах склонялось одно слово: учеба. В обеденный перерыв агитаторы тоже произносили это слово. Неизвестно, откуда появились вдруг девчата в красных косыночках с охапками технической литературы в руках.
— А ну, подходи, а ну, налетай! Хорошая книжечка!
— Молодой сталевар, не проходи мимо. Бери, почитаешь — сразу поумнеешь!
Одна из девушек обратилась к Андрею Панкову. Но он даже головы не повернул в ее сторону.
— Ишь, гусь какой! — рассмеялась книгоноша.
— Устроили базар! — проворчал Андрей.
Его остановила Валя Бояршинова. И откуда она только взялась?
— Ты что же это, Андрей, а?
— В чем дело?
— Маленький, не понимаешь!
— О чем ты?
— О книжках. Все берут, а ты нос воротишь. Какой особенный! Учиться не хочешь, да?
— Вот что, Валя, — он бережно взял ее под руку и с деланным испугом проговорил шепотом: — Учеба — это неинтересно, Валечка. Книжечки да тетрадочки мне еще в школе поднадоели.
Валя спокойно высвободила свою руку, выпрямилась:
— Ты комсомолец и обязан учиться. Так решила ячейка.
— А я не желаю. Понятно?
— Будешь каяться.
— Я? Каяться? Не дождешься такого, Валентина Герасимовна.
В конце смены на доске объявлений появился приказ по мартеновскому цеху. Возле него толпились люди. Когда подошел Андрей, они расступились.
— Ух ты! — присвистнул пожилой сталевар. — Крепко закручивают гайку!
В этом приказе, скрепленном четкой подписью начальника цеха Красилова, говорилось:
«Первого подручного сталевара Панкова А. М., ввиду его категорического отказа повышать свои специальные знания и как недостаточно проявившего себя на работе, с сего числа перевести во вторые подручные сталевара. Первым подручным в смене сталевара Панкова М. В. назначить Брагина А. А.».
От доски Андрей отошел мрачный…
…Время шло. Деятельное и неутомимое, оно не спеша, но уверенно делало большие и малые дела: испытывало на прочность отношения людей между собой, меняло наряды земли, строило города и заводы.
Казалось, только вчера цвела черемуха, а сегодня уже и ягод не осталось. Потускнела сочная зелень и кое-где в лесной чаще уже мелькало желтое пятнышко.
Казалось, навек поссорились с Санькой Брагиным Андрей Панков и Сережка Трубников. Но и здесь время приложило свою руку. Постепенно всем стало ясно, что в понижении Андрея Панкова виноват не Санька, а сам Андрей. И еще выяснилось, что этим ребятам вообще и ссориться-то нечего. После непродолжительной размолвки между ними опять установились дружеские отношения. К этой дружной троице прибавился еще один человек — Гринька Вохминцев.
Сережка, Санька и Гринька в выходной день решили попроведать Панковых. По правде-то говоря, не так Панковых, как девчат, которые по вечерам собирались возле их дома. Пришли рано. Оставалось только одно: сесть на скамейки и ждать. Но Мирон Васильевич загнал их в избу.