— И на минутку нельзя вас оставить одних!
— В чем дело, дорогая? — удивленно замигал Зот Филиппович.
— Опять в рюмку глядели?
— Это тебе показалось.
— Показалось… Посуду-то спрятали, а вон пробку от сороковки на столе оставили.
— Это мы промахнулись! — смущенно признался Панков.
— А чтоб не грешили больше, буду сидеть около вас, — строго сказала она и грузно опустилась на стул.
— Ну, так что же вы меня о Москве-то не спрашиваете? — лукаво усмехнулся Зот Филиппович.
— Спросим еще. Ты пока закуси с дороги, — подчеркнуто-равнодушно сказал Мирон Васильевич, но слова его говорили совсем о другом: «если начнешь тебя спрашивать, так ты еще дольше затянешь».
Варвара Павловна поняла, куда клонил Панков, и в тон ему сказала:
— Успеется. Ты ешь, а то пельмени остынут.
И уже по одному тому, что Зот Филиппович всячески затягивал разговор, было понятно: привез он важные новости, с которыми ему не хотелось расставаться сразу. С первым варевом пельменей было покончено. Варвара Павловна побежала за вторым. Зот Филиппович откинулся на спинку стула:
— Уф-ф!.. Как хорошо дома!.. Ну, Мирон, а теперь давай о новостях поговорим… А Надежды все нет?
— Задержалась где-то…
— «Где-то!».. Известно где! Докрутится она до беды с этим долговязым. Докрутится!
— За что ты так не любишь Трубникова? — осторожно спросил Панков. — Вот увидишь — из парня сталевар получится.
— Сталевар! — поморщился Красилов. — Дождется весны — и тю-тю! Знаю я этих голубчиков.
— Ты обещал московские новости рассказать, — попытался переменить разговор Панков.
Но попытка не удалась. Глядя в сторону, Зот Филиппович говорил с раздражением:
— Вот что я скажу тебе, Мирон ты мой Васильевич. Твоего Трубникова я не знаю. Это пока пустой звук для меня. А Надежда — дочь родная. Пусть она уже взрослая девица. Слишком много труда я вложил, чтобы стала она человеком. Труда и нервов. Ну-ка, вспомни один разговор. Годков пяток прошло кажется, да? Как вся родня ополчилась на меня, ты помнишь? Инженер, начальник цеха, заставил свою родную дочь, единственную, идти в цех на грязную работу!.. А я настоял. Пусть у станка поработает, если хочет быть хорошим инженером. Пусть няней походит возле больных с суденышком, если собирается стать толковым врачом. Так-то вот!.. А теперь все прахом полететь может. Надежда на рабфак собирается поступить. До рабфака ли, до инженерства ли ей теперь, когда этот балбес Трубников возле нее крутится?
— Зря ты так, Филиппыч. Будет она на рабфаке. Будет! Да еще и Сережку потянет за собой, — возразил Панков. — Как-никак, у парня восемь классов.
— Гм… «Восемь классов»! Мед бы пить твоими устами… Ладно, не будем спорить, — смягчился Зот Филиппович, но закончил все-таки ворчливо: — Тебе бы, Мирон, не сталеваром, а защитником быть.
На столе появился самовар. Зот Филиппович за чашкой чая сообщил московские новости. Во-первых, двух сталеваров и шесть подручных надо немедленно отправлять в Магнитогорск. Во-вторых, на Златоустовском заводе будут сооружать блюминг, третий советский блюминг. В-третьих, начнется строительство нового мартеновского цеха на заводе.
— Чуешь, что это значит! — глаза Красилова горели. — Много нам надо сталеваров!.. Раз уж ты, Мирон Васильевич, горой стоишь за Трубникова — бери его к себе в подручные. — И закончил буднично: — А начальником того нового мартена назначили меня.
Все морщинки на лице Панкова так и засветились:
— Хорошие вести привез, Филиппыч! Эх, если бы Варвара Павловна не была такой строгой — перекувырнуть бы по такому случаю по махонькой!
Хозяйка из какой-то секретнейшей кладовки извлекла графинчик сладенькой наливки.
…Поздно ушел Панков из дома Красиловых. Проводив его, хотя это и так было ясно, Зот Филиппович спросил:
— Надежды все нет?
Варвара Павловна пожала плечами. Зот Филиппович проворчал что-то невнятное и ушел в свою каморку.
Нет, не легко быть отцом взрослой дочери!.. А матери разве легче?
Наконец пришла Надя. Запорошенная снегом, разрумянившаяся, свежая, пахнущая морозом. Обычно озорные глаза ее светились радостью и счастьем. Может быть, в другую минуту Варвара Павловна залюбовалась бы своей дочерью — этакая красавица выросла! Но сейчас она сказала скрипучим голосом:
— Имей в виду, Надежда, я запрещаю тебе так поздно ходить по улицам с неизвестными людьми.
— Да какой же он неизвестный, мамочка? Он же в нашем кружке самодеятельности… — весело затараторила Надя. — А где же Мирон Васильевич? Ведь еще и одиннадцати нет.