— Что ты — очумела?
— Да я не от вас хоронюсь. Вот этот длинный…
— Он честный рабочий.
— Знаю я, какой он честный!
— А ну тебя к черту! Купим у другой, — осердился Мирон Васильевич. — Пошли, ребята!
Сережка, замыкавший шествие, состроил торговке гримасу.
Нагрузив карманы семечками, они пошли к суконному ряду. Шли неторопливо, солидно.
Вскоре Сережка держал в руках новый костюм. Мирон Васильевич, строгий и придирчивый, заставил одеть обнову, поворачивал то спиной, то боком, дергал за полы пиджака и поминутно спрашивал Саньку и Андрея:
— Ну, как? Сойдет?
Минута была торжественная. Ребята тоже были очень серьезными и с ответами не торопились. Трогали пальцами пиджак, отходили в сторону, издали окидывали Сережкину фигуру и только тогда уж осторожно говорили:
— Да так, ничего… Вещь как будто подходящая…
Продавец видел, что имеет дело с солидными покупателями, поэтому не торопил с выбором, а предлагал:
— Может быть, вот этот костюм посмотрите? Молодому человеку коричневый больше к лицу.
— Как же коричневый, если у нас у всех темно-синие? — удивился Мирон Васильевич. — Пусть и у него такой будет.
Наконец костюм аккуратно уложили в пакет. Сережке хотелось плясать, прыгать, как мальчишке. Куплена первая вещь на деньги, заработанные самим.
Мирон Васильевич поглядел на него и поморщился:
— Фу! Не желаю видеть тебя в старом наряде.
Они тут же в магазине скрылись за ширму. Через минуту Сережка вынырнул оттуда в новеньком костюме.
— Ну вот, теперь ты похож на рабочего, — удовлетворенно сказал Мирон Васильевич. — А бывшую свою одежонку сверни. Пойдем-ка в одно место.
Мирон Васильевич привел недоумевающего Сережку к ларьку, где принимали утильсырье. Подал ему пакет, захваченный из дома. Приказал:
— Разверни.
В руках Сережки оказался его старенький, много раз залатанный лыжный костюм. Сережка вручил его сборщику утиля:
— Прошу принять мое прошлое.
Цена этого прошлого оказалась копеечная. Медяков едва хватило на разноцветную погремушку для младшего ребенка Панковых. Взяли еще две маленькие куклы в пестрых платьях. За них пришлось доплачивать.
Угрюмому и равнодушному приемщику утиля было невдомек, какое важное событие происходило сегодня в жизни Сережки Трубникова. Вручая голубоглазые куклы, он спросил простуженным басом:
— Женка двойню принесла?
— Не женат по причине малолетства.
— А куклы для кого берешь? Для себя?
— Хочу подарить милиционеру.
— Чудак! — отозвался приемщик.
Сережка еще что-то хотел сморозить в ответ, но, обернувшись, увидел, как вдруг заколыхалась базарная толпа. Милиционер вел за руку грязного подростка и выговаривал ему:
— Опять смотался из детдома? Опять к карманам потянуло?
— Последний раз, дяденька… Больше не буду, — хныкал тот.
— Знаем мы вашего брата!
Сережка знал этого беспризорника — Петьку Хомутова. У паренька, как и у Сережки, была нелегкая судьба.
— Товарищ милиционер, можно на минуточку, — почтительно обратился Сережка к милиционеру. И к Панкову: — Мирон Васильевич, ведь я такой же был?
— Точно, — согласился Панков. — Знаете, товарищ милиционер, разрешите нам забрать с собой этого пацана?
Беседа была непродолжительной. Милиционер отпустил Петьку, для порядку пригрозив пальцем:
— Смотри, не балуй, в хорошие руки отдаю!
Петька скоро пришел в себя. Он с восхищением разглядывал Сережку:
— Какой ты нарядный стал! Жених вроде. Работаешь где-нибудь?
— А как же! На заводе, в мартене, — гордо ответил Сережка. — Вот что, друг. Это позор — такому хорошему парню пропадать на базаре. Бросай свое ремесло. Иди к нам на завод.
— Верно! — подхватил Санька.
— Правильно! — одобрил Мирон Васильевич.
А Сережка, ободренный дружеской поддержкой своих друзей, продолжал:
— Рабочий — это, брат, такая сила! Они все могут! Честное слово, иди к нам, Петька. Знаешь, какие у нас ребята? Вот какие! — и он широким жестом показал на друзей — товарищей своих — Саньку Брагина, Гриньку Вохминцева, Андрея Панкова.
Петька улыбнулся. И вдруг с размаху шлепнул ладонью по Сережкиной руке:
— Идет!
А. Головин
СТИХОТВОРЕНИЕ