Когда начальник цеха ушел, Степан Задоров почувствовал себя свободнее и, сверкая глазами, заговорил:
— Ну, Кирилл Афанасьевич, дело-то ведь идет. Теперь можно и дутья добавить. Пусть гудит.
— Смотри не прогуди. Тут вот еще… Ну да поживем — увидим. Пойду. Старуха, небось, заждалась.
Ушел, так и не сказав, в чем он сомневался, чего опасался, что скрывалось под его «тут вот еще»…
А опасался он не зря. Уже перед концом смены, просматривая приборы, Степан увидел, что газ уходит из печи с очень высокой температурой. Это встревожило Задорова. «Улицу отапливать не надо, — вспомнил он слова старого мастера, — это дело солнца, а не доменного газа». Но почему же так тепло улетает?..
Присев к стволу, он быстро нарисовал профиль домны и стал над ним колдовать: то карандашом уплотнял шихту, то сверху вниз прорисовывал в шихтовом столбе узкий канальчик, то перекрывал воздух… Он вспоминал формулы химических реакций, температуру, при которой материалы в печи начинают спекаться, ошлаковываться, вспоминал разные случаи «прогаров» и «продувов», о которых говорили в институте и здесь в цехе, на рапортах…
«Мало я еще знаю, — начал упрекать себя Степан, — не научился по-настоящему регулировать газовый поток. А ведь в домне работает только газ».
По графику пришло время выпускать чугун. Степан бросил бумагу и зашагал к горну. Конечно, горновые могли бы и сами все сделать, они не просили его, но какой же мастер не захочет посмотреть, как идет изготовленная им продукция, да еще опытная, созданная по новой технологии! Каков чугун, много ли его натекло?..
Паровоз с грохотом подкатил ковши и нетерпеливо прогудел: «давай, да-а-вай!..» Горновые пробурили летку, и вдруг огненный поток вырвался из заточения и, излучая нестерпимый жар, озаряя стены и перекрытия, помчался вниз, к ковшам.
Бежит чугун, злится, простреливает воздух огненными стрелами, на концах которых вспыхивают, взрываются и мгновенно исчезают маленькие звездочки.
Стоит Степан Васильевич Задоров, любуется стремительным бегом огненного металла, и кажется ему, что чугуну действительно очень некогда, он спешит убежать отсюда в мартены, затем — на прокатные станы, чтобы преобразиться в различные швеллеры, полосы, уголки, тонкие поющие листы…
Станки, машины, машины, машины… они пашут землю и убирают хлеб, добывают нефть и роют каналы, стригут овец и доят коров… И где только не служит человеку металл! Милый ты, чугунок-чугунище!
Когда летку закрыли, на площадке сразу стемнело. Степан очнулся от раздумий, поговорил с обливающимся потом старшим горновым и пошел в будку. Долго смотрел на вздрагивающие стрелки, на выведенные автоматами зигзаги. Смотрел и беспокойно думал. В верхней части домны, на колошнике — четыре огромные трубы. По ним газ из печи уходит, вот в них-то и была очень высокая температура, она-то и волновала Степана.
«Значит, газ со свистом проносится через печь, — думал мастер, — не успевая отдать тепло. Но где же? Возле стенок — руда, этот слой не пропустит. Середина шихтового столба? Да, пожалуй, там же один кокс. Стенки сохраним, а газ упусти — так не пойдет. Чего коксу зря гореть».
И он опять склонился над столом.
«А если засыпать так… Тогда руда вперемежку с коксом будет по всей площади шахтного столба. И давать руды не 15, а 18 тонн. Ведь главная цель — увеличить рудную нагрузку. Слой шихты уплотнится, газопроницаемость будет более равномерной и замедленной. Не так ли, Степа? Факт. — Он бросил карандаш на стол, потер от удовольствия руки. — Тогда раскаленный газ начнет метаться по порам шихты, ища выхода, и станет все сильнее «обтекать» куски кокса и агломерата, растрачивая всю физическую и химическую энергию.
Обрадованный своей догадкой, Степан тут же позвонил начальнику цеха. Тот долго слушал, поддакивая, а потом заявил:
— Согласен. Меняй, это по-инженерному. Пробуй. Но… регулирование газовым потоком сверху — сложная штука. А тут еще такая нагрузка на кокс! Могут быть осложнения. Надо пробовать. Не получится — снова изменим. Не поищешь — не найдешь.
Шерабурко сегодня вышел в ночь. Только успел принять смену — в будку шагнул начальник цеха Бугров.
— Добрый вечер, — протянул руку мастеру.
— Добрый… Ночь уж, Михайло Григорьевич, — улыбнулся Шерабурко. — Что это начальству не спится?
— В парткоме был.
— Заседали?
— Угу. Там, между прочим, и о вашей печи говорили. — Бугров сел, тяжело дыша. — Фу, черт, одышка. Стареть начинаем, а? Афанасьевич?
— Выходит так. Я-то уж давно старею.