Пройдет весна, на старом ржаном поле поднимется и зацветет клевер. Прилетят сюда пчелы. Они соберут нектар и наполнят соты медом.
Кто у кого позаимствовал соты: пчелы у солнца или солнце у пчел?
В конце февраля дни стояли теплые, а по ночам с черного звездного неба спускался на землю мороз. На земле была весна, она только-только нарождалась — первые ручьи искали дорогу к Волге.
Утром я шел берегом, перешагивая через белые хрусткие корочки. Это мороз перехватил на полпути слабые ручейки, высосал воду, а корочки разбросал по берегу.
Но вот слух мой уловил тихий струистый говорок: какой-то ручей жил, не сдавался морозу. Я подошел поближе. В этом месте бежало к Волге два ручья. Один спускался с высокого берега широким разливом, а другой скрутил свои струи в тонкий жгут и, стремительный и сильный, словно острым ножом, прорезал в дернине узкое ложе. У первого не хватило сил добежать до реки, и он сдался морозу, второй достиг цели, влился в Волгу и каплей своей приблизил день ее освобождения от ледяных оков.
Чуть-чуть пристывшие с ночи серые осевшие сугробы, мелкий, словно просеянный, снежок, безветрие, мягкий заоблачный свет — это мартовское утро вызывает особое состояние души, когда человек способен восхититься немудрящей картиной, вроде темного угла сарая и зеленой припудренной елочки за ним или тихой калитки в еще не пробудившийся дом и простуженно каркающей вороны на черной яблоневой ветке. Все кажется теплым, нежным, добрым к человеку, и, отвечая природе, душа распахивается, выпуская затворенные там суетными буднями чувства высокие и торжественные. В такие минуты человек постигает истину: люди — дети природы, только она дает им чувство прекрасного, без которого человечество не могло бы сотворить не только великих произведений искусства, но даже расписной ложки.
На перекате напротив Усть-Дёржи Волга даже в лютые морозы не замерзает.
Ниже переката лед оторвало ночью, и он ушел незаметно. А верхний был припаян крепко. Даже, когда с бешеной силой нажала вскрывшаяся Вазуза, он коробился, дыбился, но держался. Наконец в полдень оглушительно ухнуло, треск разнесло по окрестным деревням — и лед пошел.
Все население Усть-Дёржи высыпало смотреть ледоход.
Льдины на перекате разгонялись до скорости поезда. С каждой минутой их становилось все больше, уже неслись тесной толпой, обламывая друг дружке бока. Иные не выдерживали, отходили в сторону, в тихие заводи и, покружившись там, вылезали на берег и с берега с ледяным спокойствием смотрели на гибнувших в бешеной круговерти сестер.
Промчался, отшумел ледоход. Успокоилась река. А льдины на берегу все лежали, пока солнце и дожди не растопили их.
Проходя берегом, я иногда останавливаюсь и гляжу на кучи песка, гальки, гниющего тростника — все, что осталось от осторожных льдин…
Влажный мартовский ветер быстро съедает снег. Уже оголились косогоры, над ними весь день стоит белый пар.
Но лес не пробудился. Мокрые, черные деревья ждут тепла. Только лещина да ольха проснулись и выбросили длинные бурые сережки. Им нипочем холодные утренники. Когда солнце заберется в зенит и нагреет сережки, с них при малейшем дуновении ветра слетают крохотные желтые облачка пыльцы.
Лещина — кустарник уважаемый, в урожайную осень щедро одарит и человека и лесного зверя орехом. А ольха… Ну какая от нее польза? Ни гриба под ней не растет, ни ягоды, стоит весь год серая, неприметная, и даже осенью, когда все деревья наряжаются в яркие платья, она тихо роняет грязно-бурую, цвета картофельной ботвы листву. Разве на дрова годится, да и то хорошее полено не вдруг выколешь, ее и валят-то не пилой, а топором с одного замаха.
Но не поленитесь сходить в лес солнечным мартовским днем. Попадете на ольхин праздник. Унизанная чуть красноватыми сережками, стоит она посреди голого леса, точно красавица в серой ярмарочной толпе, — позванивают на груди мониста, сверкают серьги в ушах — вся она, сияющая, празднично счастливая, купается в солнечных лучах, не нарадуется весне.
Побывав на ольхином торжестве, уже не отзоветесь о ней пренебрежительно, весь год будете помнить светлое настроение, подаренное вам невзрачным деревом.
С каждым днем Дёржа ширится, громче шумит на перекатах. Пройдет несколько дней, и река, вобрав воду с полей, выйдет из берегов, станет желто-бурой. Я тороплюсь запастись водой, пока она чистая, хожу с коромыслом по три раза на дню.