Стоим с дедом Михайлом у калитки, толкуем о погоде: коварный нынче май, то погреет, то постудит, опять вот захолодало. И тут взгляд мой остановился на дубке. Я глазам не поверил: лопнули почки, вот-вот листочки выбросят. Липа рядом стоит — и не думает пробуждаться. Яблоня спит, старый тополь выжидает, а дубок, которому природой положено просыпаться позже всех, — нате вам, распускается!
— Не будет больше холодов, — говорю я деду Михайле и показываю на предсказателя.
— Гляди-ка! — дивится старик. — И впрямь тепло сулит. Береза вон тоже наперед ольхи распустилась — к сухому лету.
Годы мы прожили немалые, помним, что так бывало: ранний лист на дубе и березе — к теплой весне и сухому лету. Примета верная. Дереву, не синоптику, обмануться нельзя, иначе не выживет.
Сосновый бор просвечен солнцем, сквозь него видна деревня на том берегу. Но отчего крыши деревни задернуло дымом? Не пожар ли?
Поднял голову — и увидел огонь. В кронах старых сосен горели мириады маленьких свечек. Налетал ветер, отряхивал с желтых свечек пыльцу, и цветочное облако плыло в заречную даль.
Цвели старые сосны.
Ранним утром, когда только-только взойдет солнце, надо выйти в сад. На траве, на ярких, еще не полных листьях яблонь лежит обильная роса. Туман отодвигается от деревни, уходит из садов на задние поляны, к лесу, на короткое время прозрачной кисеей закрывает солнце и тает в высоком безоблачном небе.
В саду тихо. Яблони не шелохнутся. Они все в цвету. Пройдет полчаса, солнце высушит росу и гул пчелиных крыльев наполнит сад, а сейчас он беззвучен и неподвижен. Ни в какой другой час не бывает сад так неповторимо красив, как на восходе солнца. Он зачаровывает. Он рождает хорошее, светлое настроение, и в то же время становится тревожно, как бы не выпали заморозки, не убили цвета. Ты хочешь защитить сад от опасности, которой пока нет, но которая все-таки может быть. Не будущий урожай, ради которого и посажены яблони и о котором ты подумаешь потом, во вторую очередь, а именно эта спокойная, величавая краса цветущих деревьев беспокоит тебя сейчас. Ты хочешь защитить красоту.
В душе истинного земледельца неумирающим зовом живет стремление уберечь, сохранить, умножить земную красу.
Июнь. На лугах цветут травы. Вся деревня отбивает косы: мужики собираются на покос. На опушке леса тоже стоит звон, тонкий, мелодичный:
— Тиль, тиль, тиль…
Это синица отбивает косу. Хорошей стала коса у синицы: вон как тонко звенит!
Другая насмешница дрова пилит, к зиме готовится:
— Тили-пиль, тили-пиль…
Разогнется, передохнет — и сызнова: тили-пиль…
В полдень, когда мужики, уставшие на покосе, спустились к реке, синица жаждой томилась:
— Пить, пить, пить…
Мужики вскинули косы на плечи, пошли домой. А синица вслед:
— Пили-пили… Пере-пились, пере-пились…
Ах, какие насмешницы! До смерти уставшего улыбнуться заставят.
Богат июнь запахами, но из всех запахов два — неповторимы. Каждое лето вдыхаешь их будто впервые.
За деревней выкосили пожни. Трава чуть обвяла в прокосах, в полдень прокосы растрясли, раза два поворошили — и к вечеру запахло сеном. В теплом безветрии запах разлился по улице, заполнил избы, дворы, чердаки — куда ни пойди, всюду солнечный луговой аромат. Сено еще сложат в кучи, растрясут, опять сложат — дня три его будут этак сушить, и все это время ходишь в радостном настроении, непонятно отчего взволнованный, готовый только на добрые дела. Потом сено свезут во дворы или сложат в стожки, и аромат солнечных трав постепенно выветрится, побелевшие пожни, обрамленные негустыми березниками, станут похожими на чисто вымытые полы — и тогда придет легкая, как вечерняя дымка, грусть. Она мимолетна, по-тому что впереди еще обильное лето, но памятна, как разлука с другом.
А вскоре в деревне начнут вязать веники. Ни с чем не сравним запах вянущего березового листа! Три-четыре дня он будет течь с чердака, где на жердочке аккуратными парами висят веники, и утром, едва отворив из избы дверь, словно в животворную воду окунешься, на весь день зарядишься бодростью.
Ароматы сена и веников необыкновенны в нашем восприятии потому, что связаны с жарким трудом на лугу и божественным отдохновением усталого тела после русской бани.
Я сидел на веранде и ждал, когда догорит последний луч вечерней зари, чтобы включить свет и дочитать книжку. Было тихо, только в отдалении, на полях, гудели тракторы да на мокрой луговине перед лесом беспокойно вскрикивал чибис.