Наших предков пугала громадность мира, нас пугает его малость.
Вдоль улицы Усть-Дёржи растут старые черные ивы. Долгое время не замечал я в них ничего особенного.
Но вот приехал ко мне художник и первое, что взялся рисовать, — это старые ивы. С его этюдов и глянула скрытая краса могучих дерев. Толстые, наклоненные к дороге стволы, четкий узор мелких ветвей создавали певучий торжественный ритм, и, подчиняясь этому ритму, березы на придворках, береговые сосны, сады, палисадники, избы, дорога организовались в нечто единое и неповторимое, что и составляет очарование нашей маленькой деревеньки.
Понадобилось особое зрение художника, чтобы обнажить то, чего не замечал обыкновенный глаз.
Шесть лет назад я посадил вокруг дома деревца: березы, липки, дубок. Они подросли, и сегодня, ранним мартовским утром, поразили неожиданной своей красотой — деревца светились необыкновенно тонкими и чистыми красками.
У липок густота тона начиналась от земли. Внизу стволы — темно-коричневые, к середине светлели, и самые верхние ветки были уже ярко-желтые с малой примесью охры. Каждую веточку венчал темный шарик — еще не сбросившая зимнее одеяльце почка. Березы светились иначе: снизу — белые с едва заметным сероватым оттенком, выше — белый цвет переходил в буровато-красный, а наверху, в тонких ветвях, стояло нежное сиреневое облачко. Я посмотрел на дубок, потом на яблоню-лещугу, на куст сирени и увидел, что и они сияют, словно вымытые, каждое своим неповторимым цветом. Откуда у мартовских деревьев такие чудесные краски?
А с зимы. Мороз убил осеннюю плесень, вьюги сдули паутину, секущая снежная крупа обила лишайник, и стоило пригреть солнцу, как обновленные деревья засветились.
Вот уж действительно — очищение невзгодами.
Крыльцо — это не просто лесенка на порог.
Мой сосед пришел с поля — он рожь сеял, — сидит на ступеньке, выбивает из портянок пыль и говорит, глядя на ласточек:
— Тут еще, не улетели. Значит, постоит тепло. Отсеемся.
Утром, обуваясь на крыльце, он туман наблюдает:
— Легко поднимается — вёдро сулит…
Второй сосед часто по делам отлучается из деревни. Когда, возвращается, ставит чемоданчик у крыльца, садится на приступок — отдыхает с дороги.
— Чего в избу нейдешь, сиротина? — смеется жена.
А он говорит:
— Не надышусь. Нет в других краях такого воздуха, как наш…
Старая Авдотья сидит на крыльце день-деньской. Все, что делается на улице, она видит и обсуждает:
— Племянник у Марьи без стыда растет. Мимо чужой яблони не пройдет, чтобы карманы не набить! А жизнь большая, много чего к рукам прилипнет.
Слово — не смола, под рукомойником не отмоешь. Долго Марьиному племяннику надо будет чиститься перед деревней, чтобы худая молва по следу не пошла.
Многообразна служба крыльца. Потому и делают их одно другого искуснее. А если б только на порог взойти, так и стараться не стали бы.
Если в деревне изба без крыльца, значит, не крестьянин в ней живет — постоялец.
Я косил в огороде траву. Прилетела галка червяков собирать. Не галка, а настоящая щеголиха! Тонкие длинные ноги в черных чулках расставляет широко, точь-в-точь девица из журнала мод. На шее по черному глухому платью — серая пуховая шаль.
По выкошенной пожне галка ступает, высоко поднимая ноги, — колко! Червяка увидела, долбанула клювом. К червяку травинка прилипла. Галка червяка положила на землю, лапкой на травинку наступила — и грациозно проглотила. Повела на меня бусинкой глаза: хороша ли? Я усмехнулся: хороша! И подумал: каждое существо природа одарила грацией. А всего больше — человека. Но истинно красив он лишь тогда, когда естествен.
Ежик-годовичок торопился домой. Он живет у меня во дворе, ночью ходил на добычу да задержался, и на полпути его перехватила сорока. Длинным, острым, как долото, клювом сорока норовила попасть ежику в голову. Он сворачивался клубком, а сорока затаивалась и выжидала. Стоило ежику побежать, как разбойница настигала его бесшумным прыжком и отщипывала с головы шматок кожи. Окровавленный ежик добежал уже до калитки, когда к первой сороке присоединились еще две и окружили жертву.
Еще не разглядев, чем они занимаются, я любовался из окна стройными, чуткими, стремительными птицами. Но тут заметил ежика и выбежал на улицу. Я взял его на руки, вся мордочка была расклевана, на красном голом черепе чудом уцелели две черные бусинки — глаза. Я не знал, как помочь ежику, держал его на руках и с сожалением думал, что в природе не одна лишь красота и гармония, в природе — жестокость. Но вот что примечательно: все живое, попавшее в беду, жмется к человеку, у него ищет помощи и защиты. И это, я думаю, потому, что только он, единственное из живых существ, наделен м и л о с е р д и е м.