На гуменниках в траве едва угадывалась дорога. Проходя как-то по ней, я обратил внимание на глубокие ямы, выложенные колотым камнем. Тут были когда-то риги.
Ямы привлекли внимание тем, что росли из них деревья, притом совершенно разные. Из одной вылезла на свет и разрослась дикая яблоня, над другой расселась густая черемуха, над третьей красовалась кипарисовой стройности рябина, а из четвертой выгнулась дугой верба. Кто сотворил такое чудо? Ведь не сажали же деревья специально? Риги сгорели в войну, это я знаю доподлинно, и гуменники были предоставлены природе. Выходит, сама природа распорядилась, где что посеять.
Так-то оно так. Но мне хотелось верить, что не вслепую похозяйничала тут природа, а каким-то непостижимым образом учла она характер каждого мужика-хозяина и посеяла в память одного яблоню, в память другого черемуху… Не на один же аршин были скроены русские мужики.
Открыл старый блокнот — в нем давние записи. Читаю и дивлюсь: как ново! За окном — весна, и в блокноте — весна. Нынешняя и давнишняя. Все так же зеленеют пожни, одевается лес, половодье спало, после коротких холодов потеплело, а пишу я все это уже другими словами.
Слово — запечатленное чувство. Значит, тогда я чувствовал весну иначе. Полста весен — и ни одной похожей. Пиши каждую — не повторишься. Выходит, природа неисчерпаема. Неповторимы и чувства. Вот почему, читая старые книги, люди вечно дивятся их… новизне.
Солнечный мартовский полдень. Клева нет. Я отрываю взгляд от поплавка, осматриваюсь и… замечаю весну.
С монотонным перекатным шумом несется мимо меня река. Выточенные волной и отшлифованные ветром каменные глыбы отвесного берега глядят на суетливые речные круговерти взором мудрых старцев. В полузатопленные кусты нанесло пахнущей йодом тростниковой крошки, перед кустами — пышное руно из белой пены. Волна плещет о кусты, дробится, пробегает под пенными шубами, руно шевелится, словно и впрямь пасется на реке отара. Сверху, с протянутых над кручей сосновых лап, сыплют звонкие песни зяблики. Пары будто спаянных лягушек замерли в истоме у кромки воды. Из-под одеревенелых серых стеблей репейника выбиваются острые шилья вызывающе зеленого пырея…
Все рядом, все вместе: покой и движение, смерть и рождение. Это единство и есть жизнь.
Двенадцать дней апреля стояла небывало теплая погода. На тринадцатый загремел гром, пошел дождь и к вечеру захолодало. Ночью в просторном волжском разливе купался тоненький серпик луны.
— Молодик народился, — говорила, бывало, мать, входя вечером с улицы в избу. Всякий раз она произносила это с каким-то особенным выражением: то облегченно-радостно, если надоедали затянувшиеся холода, то озабоченно-тревожно, если грозили заморозки. Неизменным в голосе было ожидание перемен, которое передавалось и нам, ребятам. Укладываясь спать, мы гадали, что-то принесет нам новое утро.
И сейчас, увидев на вечернем небе перевернутый серпик, я испытываю все то же ощущение надежды и ожидания, только окрашено оно легкой грустью.
Детство — это такая страна сокровищ, ходить в которую человек не устанет до конца своих дней.
Еще вечером я любовался сиреневыми березниками, а утром словно кто подменил их, вместо сиреневых насажал зеленых, светлых, веселых, радостных.
Я пошел в березник искать разгадку. Было вот что: апрель не баловал теплом, и почки берез хотя и набухли от земного сока и лопнули, но долго не развертывались. Листочки чуть-чуть выглянули на свет, а вылезать побоялись: холодно. Они ведь совсем крохотные и очень нежные. Притаились и ждут тепла. А поскольку почки у берез светло-коричневые, ветки красноватые, стволы белые в темную крапинку, то все эти цвета, смешиваясь, и делают березники сиреневыми.
Но вот с утра подул упругий южный ветер, очистил небо от серых туч. К вечеру выкатилась полная белая луна. Волга подняла высокий густой туман, как будто разом задымила тысяча печных труб. Пришла теплая светлая ночь и начала колдовать. Она шепнула притаившимся листочкам одно слово: «Пора!» И листочки не вылезли, не выскочили, а прямо-таки рванулись и, перегоняя друг дружку, начали расти так быстро, что к утру были уже размером с копейку, и цвет их, веселый, радостный, нежно-зеленый, забил все остальные — березники обновились.
Так волшебница-ночь перекрасила землю. Случилось это на второе мая. А тремя днями позже, когда выпала первая роса, запел соловей.