Вечер был дивно хорош. С утра прошел дождь, днем разогрело — и к вечеру буйно, прямо на глазах зазеленели пожни, старое клеверище, березовый перелесок, и на Дёрже запели соловьи. Все радовалось теплу.
А на переломе ночи задождило по-осеннему. Монотонно, зябко шумело по крыше, рассветало долго и лениво, и весь день был серый, ветреный, тоскливый. Грязные, рваные тучи ползли с севера, равнодушно сеяли мелкий, холодный дождь.
Ненастило два дня, а на третий в тучах открылись лазурные окна, солнце тотчас кидало в них лучи — в каждое окно по золотому снопу — и, доставая до земли, зажигало на ней летучие зеленые костры.
Майское ненастье, как наши печали в молодости, недолго и не удручает.
Есть таинственное очарование полевых дорог.
Кажется, будто наделены дороги чувствами.
Сколько пройдено их в жизни! И удивительно: по какой бы ни шел, на любой встретишь знакомые повороты, спуски, пригорки. Глядишь и думаешь: я тут уже бывал, хотя уверен, что идешь впервые.
Похожесть полевых дорог объясняется тем, что проложены они мужиками-крестьянами, а крестьянин умел беречь добрую пахотную землю и чувство свое к земле вложил в дорогу.
Еще мне представляется, что на полевках постоянно лежит низкий солнечный свет, и перечерчены они спокойными тенями от деревьев, кустов, от серых придорожных валунов. Это оттого, что проселками ходим обычно на восходе и закате. Утром из дому, вечером — домой, а время это — лучшее для размышлений.
Но вот одной странности я долго не мог найти объяснения. На войне, в походах, мы справлялись у встречных женщин: сколько верст до такой-то деревни? Одна скажет: недалече, версты три. Спустя полчаса вторая уточнит: да версты четыре, не меньше. Сильно дивились мы, солдаты, таким верстам. И только сейчас я понял, почему у полевых дорог неодинаковые версты: ходили по ним люди в разном настроении. С радостью спешил человек — дорога короче была, с горем шел — длиннее. Из похода домой возвращался — время не заметил, из дому в неведомое уходил — минута часом показалась.
Полевая верста не метром мерена, а чувством.
На берегу Волги стоит женщина и кричит:
— О-оо!.. О-оо!..
На той стороне туман, там никого не видно, но женщина не перестает выкрикивать свое тягучее «о-оо…».
— Вы кого-нибудь зовете? — спрашиваю я.
— Да перевоз же!
— Так и кричите: «Перевозчик!» — а то «о-о» да «о-о».
— Услышит он «перевозчика», как же! До деревни целая верста.
Я набираю полную грудь воздуха и пытаюсь вызвать перевозчика. Мое полное внятное слово угасло на середине реки, а ее невразумительное «о-о» легко пробивает туман и катится по косогору к невидимой деревне.
В молодости, работая учителем, я любил говорить длинно и красиво. Сперва и в газету писал так же. Но газета — не собрание: «регламент» строк жесткий. Но даже не строчки, а читатель, невидимый и далекий, как перевозчик, чаевничающий на том берегу, заставил писать кратко. Вскоре я понял: краткое слово доходит быстрее.
Понадобилась целая жизнь, чтобы усвоить правило: умная мысль, что широкая река, требует краткости.
Бывают в сенокосную пору легкие грозы. Зачинаются они после полудня. Кажется, ничто не предвещает дождя: тихо кругом, солнечно, жарко. Но вот где-то далеко за горизонтом проворчит гром. Слабое дуновение ветра колыхнет травы, прогонит парящих над лугом стрекоз. Гром приближается. Он раскатывается широко, разгульно, в полгоризонта. Пепельно-серая туча не летит, не клубится, а медленно наплывает, закрывая постепенно все небо. Ветер идет ровным упругим напором, но скоро стихает, и тогда начинается дождь, крупный, споркий, но короткий, от силы на полчаса.
Дождь кончился, туча прошла, догоняющий тучу ветерок обдул травы, и опять засияло солнце. Откуда-то выпорхнули стрекозы, полетели на медосбор пчелы. А через час все сначала: далекий гром, серая туча… И так до вечера.
Утром — туман, все мокрое, солнце всходит в облачной завеси, но скоро выпростается из нее, засверкает, обсушит землю, а с полудня опять заходит гроза. «Не работа, а наказанье», — ворчат на лугах мужики, не сердито — скорее добродушно. Мужики знают: июньский дождь сыплет в закром.
…Добрый человек посердился, будто июньская гроза прошла.
Над моим столом висит портрет друга, большого, доброго друга, которого уже нет. Под портретом я устроил вазочку — подобие лампады: мой друг очень любил цветы и все красивое в жизни и в человеке.