— Кто тут есть?
— Баба Дуня! Здравствуй! Доплелась и ты?
— Доплелась. Чую по голосу, вроде ты, Кузьмовна?
— Я, Матвеевна. Вся деревня тут. В одной землянке уместились.
Попривыкли глаза к полумраку, узнала Александру Кузьмовну Цветкову, Марью Павловну Уткину, Ольгу Ивановну Петрову, Александру Смирнову. Все солдатки, с двумя-тремя ребятами каждая.
— Оберегайте ребят, бабы. Железа всякого кругом… Не ровен час… Так с чего ж начинать будем?
Ольга Ивановна Петрова, она постарше других была, сказала:
— Тебе, Авдотья Матвеевна, командовать. Раньше звеньевой была, берись сызнова, руководи.
Пошли женщины в обход, принимать колхозное хозяйство: что же оставила им война?
Жмутся тесной кучкой к тропинке, опасливо обходят каждый предмет. Одеты кто во что: кто в шубу, кто в ватник солдатский, кто в пальтушку, до дыр протертую. На ногах и валенки, и лапти, и ботинки с портянками. Хуже, чем погорельцы, обездоленные войной солдатки. На голом месте колхоз собираются ставить, хлеб сеять и ребят поднимать.
В Есемове печку уцелевшую нашли. Стоит голая, черная, сиротливая труба в небо. И то радость. Без печки ни обеда сварить, ни хлеба испечь. Вот и работа на первый день: укрыть печку, уберечь от дождей.
Потом сарай без крыши увидели. Борону солнце вытаяло из снега, лопату саперную подобрали…
Сохранился тот неповторимый акт приемки, написанный рукой председателя колхоза имени Шестого съезда Советов Евдокии Матвеевны Никольской. Вот он:
«На девятое апреля 1943 года в колхозе имеется:
плугов конных — 2,
борон простых деревянных — 3,
борон «зигзаг» — 5,
собрано мешков — 42,
собрано веревок — 2,
собрано хомутов — нет,
собрано денег — 860 рублей».
С этого и начинали.
Совсем согнало снег, подсохли дороги. Из сельсовета на́рочным передали: идти на станцию Чертолино за семенами. Семена наносили — кладовщик нужен.
— Кузьмовна, придется твоего Васю ставить. Нету больше грамотных.
И стали пятнадцатилетнего Васю уважительно звать Василием Васильевичем.
Из райисполкома сообщили: оформляйте в банке кредит на рабочий скот. А как его оформлять? Посылает председатель Машу Голубеву на известковый завод:
— Сходи, Машенька, к Николаю Трофимовичу, счетоводу. Попроси бумагу составить…
Сколько забот легло на старые плечи Евдокии Матвеевны! Встает она рано, до солнца. Идет на поле поглядеть: не пора ли пахать? Это только так говорится: пахать. Вся надежда на лопату. Вчера установили норму: две сотки на человека. Посчитали всех наличных «пахарей» — в день до гектара можно сделать. Сегодня первый выход.
Вернулась в свою землянку, взяла круглый припахивающий гнилью хлеб, разрезала на пятьдесят скроек, посолила — «пахарям» на обед. Последние уцелевшие в яме запасы. А чем завтра кормить?
Совсем разбились сыновние сапоги. Ходит председатель босиком. Днем — на людях, в хлопотах — стихает душевная боль, а ночами не может заснуть, все мерещится самое страшное — погибли ее мальчики или раненые на поле лежат.
Днем рядилась с дядей Ваней — лавину через Сишку сделать. Дяде Ване давно на восьмой десяток пошло, но кто ж, кроме него, сообразит, как лавину поставить.
— Пиши, председатель, полторы сотни трудодней. Дело, сама видишь, квалифицированное.
— А не много ли, дядя Ваня? Растранжирим трудодни, а поле-то еще не засеяно.
— А уж пора бы сеять, лист на березе в копейку.
— Сама вижу: пора. Пятьдесят трудодней запишу тебе за лавину. Только уж на совесть делай.
— Ну ладно. Пятьдесят так пятьдесят. Все равно до расчета не доживу. Дыхание, Дуня, тяжелое стало, ноги немеют…
Только отошла — почтальона встретила:
— Письмо тебе, тетя Дуня.
Вскрыла конверт, да так и повалилась на землю. Умер от ран Сашенька. Дед Иван прямо в ушанке воды из Сишки принес, смочил ей лицо. Поднялась, села, а слез нету. Закаменело в груди.
— Ты поплачь, Дуня, — уговаривает дед. — Баба плакать должна, от этого ей легче.
Так ни слезинки и не пролила. Взяла лукошко, пошла сеять. Режет веревка плечо, растрепались седые волосы на непокрытой голове. Босые ноги ступают по глыбистой ниве, широко размахивается рука с горстью зерна… Ложись семечко в теплую землюшку, вырастай колосом-хлебушком, накорми досыта солдатушек, помоги им разбить ворога лихого… Идет мать-сеятель по ниве, а в душе плач-причитание слагается. Стонет душа, заходится…
С нивы той материнской первый сноп по августу нажали. Обмолотили, на жерновах смололи, хлеб испекли.