— Слыхал, Флоренсио? За восемь часов! — кричит Томегин, сидя верхом на единственном табурете.
— А сколько мы срубаем? — спрашивает Дарио, повернувшись к Флоренсио.
Флоренсио водит бруском по острию мачете: туда — сюда, туда — сюда, тихонечко, словно гладит. Выплевывает горькую тонкую веточку-зубочистку и, не поднимая головы, говорит:
— Меньше… Наверно, в среднем тысяч двенадцать.
В вечернем воздухе сухо жужжит брусок. Мухи кружатся над столом. Кто-то зевает. «Да-а, неплохо — семьдесят тысяч. Вкалывает, наверное, как сумасшедший».
— Ну ладно, читать дальше-то? Слушайте. Космонавты Беляев и Леонов поужинали. На ужин полагается двести граммов белков, сто тридцать граммов жира и пятьсот граммов углеводов.
— Арсенио, запиши! — острит Томегин.
Повар с ножом в руке выглядывает из дверей кухни.
— Сам такой, — не расслышав, отвечает он и возвращается к своим делам: котел никак не отчищается, проклятый, рис пристал ко дну. А эти лодыри набили брюхо и знай себе треплют языками.
— Я бы лучше на их месте съел хороший бифштекс, — задумчиво произносит Папаша.
— Вот и еду им дают особую, и все такое, а я скажу: рубить тростник трудней, чем летать в космосе. — Томегин обводит присутствующих взглядом, как бы ища сочувствия.
— Сравнил тоже… Космонавты — смелые ребята, факт. Подняться туда, вверх… — Флоренсио откладывает в сторону свой брусок, поднимает голову. Солнечный зайчик играет на острие мачете. Ну и остер же! Сам будет рубить.
— И что? Что тут такого? — взвизгивает Тропелахе. Он придерживает очки, сползающие с потного носа. — А мы разве не смелее их? Тут у нас — бой с мачете в руке.
— Только уж не с твоим, конечно.
Пако опускает газету. Смотрит на рубщиков. Босые. В рваных штанах. Обросшие. Словно люди с другой планеты, думает Пако и встряхивает головой.
— Это пророчество свершается. Я помню, мне один колдун давно еще говорил: «Увидишь, Папаша, как люди полетят в небо». А я даже и внимания не обратил!
— Какое там пророчество! Просто у них техника высокоразвитая. — Дарио многозначительно поднимает палец.
— Конечно, техника развитая. Вот они и полетели в космос. А мы? Совсем увязли, только и знаем, что тростник рубить. — Пако постукивает сложенной газетой по столу.
— Мы тоже выберемся на широкую дорогу. Будут у нас и машины, и все, что надо. Если человек способен полететь в космос, неужели он не может сделать так, чтоб тростник сам падал?
— Поскорей бы… А то, пока появятся такие машины, мы состаримся и помрем, — вздыхает Пако.
— Ишь чего захотел! Может, тоже полетишь туда? — Папаша поднимает руку к потолку. — Вроде этого русского. Как его звать-то? Белайо?
Пауза. Задумались. Трудно разобраться во всем этом: у русских развитая техника, а мы отстали. Надо и нам развивать промышленность. Много трудностей впереди! Чертова путаница. Да еще этот полдневный жар. Солнце. Кажется, цементный пол столовой вот-вот расплавится. «Если б нас хоть кормили, как космонавтов, легче было бы. Белки да жиры… всего, сколько положено по науке. На таком рационе меня Рейнальдо Кастро и то не догнал бы». Папаша молчит. Томегин почесывает затылок. Нам сейчас плохо, мы сидим в яме, по мы обязательно выберемся. Воздух раскален.
— Вот ведь как в жизни случается. Колдун мне и говорит: «Пабло, ты своими глазами увидишь, как люди живыми в небо полетят, а потом вернутся».
— А как это было, Папаша? — интересуется Дарио.
— Давай, давай, расскажи, — говорит Томегин. Он любит слушать истории старого негра. Старик сочиняет их на ходу. Томегин подвигает табурет, устраивается поудобнее. Развесил уши — огромные, прямо радары! Из кухни предостерегающий голос повара:
— Не верьте этому старому брехуну.
— Случилось это давно, много лет назад. Я был тогда молоденький. Вот как Певец. Мы жили на плантации Эспанья. Один раз мой двоюродный брат Александр, боксер-то, он мне и говорит: «Пабло, давай сходим с тобой судьбу спросить». Вот мы и отправились. А жрать было нечего. Можете представить, приходилось очередь занимать, чтоб попасть на сафру.
— Ну уж, не заливай, Папаша.
— А вот и правда. Очередь занимали, да еще просили, пожалуйста, разрешите хоть несколько арроб срубить. Не веришь, да?
— Верно, верно. — Томегин утвердительно кивает головой. — В этих местах, если кому удавалось наняться тростник рубить, так говорили — ему повезло. Я знаю, мой старик тоже из деревни.
— Ладно, рассказывай про гаданье-то!
— Ну так вот. Он и говорит мне, брат-то двоюродный: давай сходим к хорошему колдуну. А я отвечаю: да ведь у нас гроша ломаного нету. Не надо, говорит, ничего. Этот колдун даром судьбу предсказывает, у него такой обет богу Чанго… Я в эти всякие штуки не верю, но всегда, правда, уважал их, колдунов то есть. А тут еще голодуха… Как сейчас помню, в пятницу это было, вечером. Вышли мы из дому и отправились в горы. Этот самый колдун, он никогда в поселок не приходил, вроде ему какой-то бог, что ли, у которого все молнии в кармане, запретил, уж не знаю. Ну ладно. Шли это мы, шли и приходим. А колдун был старый негр в длинном, чудном таком балахоне. Целые дни он только и делал, что молился. Посмотрел это он на меня и говорит: «Фоле, фоле, ома, фоле, а чегун (я все запомнил, потому что ведь к добру оказалось). Ты, Пабло, Папаша, вернешься на плантацию, соберешь свои вещички да и поедешь в Гавану…» Так и случилось, сеньоры!