— Вот что, сеньоры, уж когда везет… скажи лучше ты, Арсенио, ты же ее погрузил-то…
— Внимание! Внимание! Тут дело такое, всех касается, так что слушайте во все уши…
Арсенио делает паузу. Тропелахе, пользуясь моментом, громко сморкается и старательно складывает платок вчетверо — еще пригодится, осталось сухое местечко.
— Ну так вот в чем дело: мы с Тропелахе поехали в Пину, может, думаем, договоримся как-нибудь с тамошними и выделят нам немного рису для ребят…
— Ты про поезд расскажи, Арсенио, — прерывает Тропелахе.
— Я и рассказываю, ты не суйся. Я уже вам говорил, что Тропелахе утром просил насчет риса этого, из профсоюза, а он отвечает: нету, норма, дескать, и все такое прочее. Ну, эти товарищи, они всегда так, а потом явится да начнет звонить про соревнование да про…
— Ты про поезд расскажи, Арсенио…
— Не перебивай, говорю, а то они сейчас скажут — вот, мол, катается на грузовике, а тростник не рубит…
— Правильно! Поруби-ка поди, имей совесть! — кричат несколько голосов, то ли в шутку, то ли всерьез.
Мачетерос кажется, что стоять целый день у котлов — работа нетрудная. Сиди себе в тенечке да чисти овощи. Кроме того, Арсенио то и дело ездит в деревню на «форде» модели пятидесятого года — на этом «форде» возят тростник, ездят за продуктами, доставляют добровольцев на поле и привозят обратно. А иногда Арсенио с важным видом отправляется на нем «договариваться». Он всячески старается показать, что эти таинственные переговоры — дело нешуточное. «Все вы должны быть очень — вы слышите? Очень даже! — благодарны Арсенио», — частенько твердит повар. Несмотря на все это, рубщики считают, что работу Арсенио даже и сравнить нельзя с рубкой — постой-ка восемь-девять часов под солнцем; поломай спину да попотей; нарубишь три или четыре тонги, кажется — всех обогнал, а потом смотришь — комбайн, как голодный краб, в одну минуту все сгреб. Взвесят, и получается, в среднем на всех нарублено не больше ста арроб. «А ведь мы работаем и за Тропелахе, и за Арсенио, и за Чину — они остаются готовить еду».
— Молчать! Кто хочет, чтоб я с ним вместе пошел рубить тростник, пусть скажет…
— Ну вас, надоели! Ведь серьезное дело, сеньоры. Скажи про поезд, Арсе…
— Ладно. Слушайте: едем мы, значит, заворачиваем в узкий проулок, подъезжаем к линии — поезд. Ну, остановились, как положено. Слышу — трещит что-то. Я и говорю Тропелахе: сойди-ка, глянь, может прокол получился…
— Тут я схожу и слышу — мычит, гляжу — корова пестрая орет вовсю, а телка валяется около линии…
— Поезд ее зарезал, сеньоры! Я и говорю Тропелахе: слушай, теперь мы спасены. Подбегаем, поднимаем телку и грузим в машину, вон она сзади. И вот мы тут. И завтра у нас будет такое жаркое — ахнешь.
— Ну а чья телка-то? — спросил Дарио.
— А кому нужна дохлая скотина, парень?
— Имеем полное право съесть ее. Да и вообще…
— Эту скотину мы съедим, не будь я Арсенио Гонсалес Маркино, сын испанки Марии из Галисии.
— В котел ее, в котел! Какого черта? Мы не воры, она бы там все равно сгнила! — в восторге кричит Папаша.
— Ну тогда, сеньоры, прошу! Найдутся желающие освежевать эту тварь?
— Я согласен, кто режет да делит, себя не обделит.
— И я тоже, Арсенио.
— Я дойду в Гранху. Надо сообщить, а то потом скажут, что мы воспользовались случаем и…
— В Гранху! Да скажи же ему, Арсе… — Тропелахе снова сморкается.
— Вы опоздали, маркиз. Я и вот он, Тропелахе, уже говорили с Торресом, с тем, что объезжает плантации на лошади. Ну и он разрешил, сказал, чтоб мы ее взяли.
— В котел! В котел ее!
Четверо мачетерос поднимают телку, целехонькую, если не считать раны на боку, и тащат ее на кухню; затапливают плиту, ставят греть ведра с водой, готовят большие ножи специально для свежевания туш, ножи заржавели — давно лежали без дела; несколько человек берут топоры и отправляются колоть дрова, они выбирают самые толстые поленья — не мужчины мы, что ли! У Дарио нет выхода; их не уговоришь. Засмеявшись, Дарио круто поворачивается, возвращается под фонарь. Собирает разбросанные костяшки. Вот она — девять-девять, которая так подвела Дарио. А вот — девять-пять, Папаша собирался ее поставить, и тогда Дарио проиграл бы, черт побери. Напрасно выкладывали они весь этот длинный ряд — никто в конце концов не выиграл и никто не проиграл.