Отогнав чужаков, родитель поворачивается к собственным детям, которые, крича пронзительно и хрипло от голода и нетерпения, уже атакуют его тем же самым способом, что и другие. Пингвин усаживается у входа в яму и, задумчиво уставившись на свои ноги, начинает делать такие движения, будто очень хочет подавить сильный приступ икоты. Видя это, птенцы приходят в нетерпеливое и радостное возбуждение — они громко и хрипло орут, неистово хлопают крылышками, всем телом прижимаясь к родителю, стуча своими жадными клювиками о его клюв. Это продолжается секунд тридцать, потом родитель, явно чувствуя облегчение, вдруг отрыгивает пищу и засовывает свой клюв в разинутые рты птенцов так глубоко, что становится страшно — а вдруг он не сможет вытащить его обратно. Но все обходится благополучно. Довольные птенцы усаживаются на свои пухлые задики и на некоторое время погружаются в размышления, а взрослый пингвин, воспользовавшись удобным случаем, принимается быстро чиститься и причесываться. Он тщательно чистит клювом перышки на груди, склевывает мелкие комочки грязи с ног и, щелкая клювом, словно ножницами, проходится им по крыльям. Потом он зевает и, широко открыв клюв и отставив крылья назад, наклоняется вперед, словно человек, достающий руками носки ног во время физкультурной зарядки. Минут пять царит спокойствие, но вот взрослая птица вдруг снова начинает подавлять икоту, и тотчас начинается столпотворение. Птенцы выходят из состояния задумчивости, сопровождающей у них процесс пищеварения, и бросаются к пингвину, причем каждый старается первым подставить свой клюв. И снова каждого из них родительский клюв пронзает до самого сердца, и снова после этого малыши впадают в сонливое состояние.
Семья, занимавшая гнездо возле того места, откуда мы снимали фильм, для удобства называлась у нас Джонсами. Совсем рядом с апартаментами Джонсов находилась другая ямка, в которой был всего один очень маленький и очень тощий птенец, получивший у нас имя Генриэтты Вакантум. Генриэтта была жертвой неупорядоченной семейной жизни. Я подозреваю, что родители ее были или неумны, или попросту ленивы, потому что добывание пищи для Генриэтты занимало у них вдвое больше времени, чем у других пингвинов, а доставлялась эта пища в таких мизерных количествах, что Генриэтта была вечно голодна. О привычках родителей говорило и неряшливое гнездо — настолько мелкое, что оно едва защищало Генриэтту от непогоды. Оно было совершенно непохоже на глубокую, тщательно отделанную виллу, служившую резиденцией семейству Джонсов. И неудивительно, что на заморенную, неухоженную большеглазку Генриэтту было больно смотреть. Она вечно искала, что бы поесть, и так как взрослым Джонсам по пути к собственному аккуратному гнезду приходилось проходить мимо ее дома, то она всегда предпринимала наглые попытки заставить их отрыгнуть пищу.
Но все ее усилия были тщетны, и за свои старания Генриэтта получала лишь жестокие взбучки, от которых пух ее разлетался большим облаком. Разъяренная, она отступала и страдальческими глазами наблюдала за тем, как два жирных до отвращения младенца Джонсов пожирают пищу. Но однажды, случайно, Генриэтта нашла способ красть у Джонсов пищу без неприятных для себя последствий. Вот взрослый Джонс начал бороться с икотой, значит сейчас он будет отрыгивать. Младенцы Джонсов принимаются бегать вокруг, хлопая крылышками и хрипло крича, и тут, улучив момент, Генриэтта присоединяется к ним, осторожно приблизившись к взрослому Джонсу сзади. Громко крича и широко открывая клювик, она просовывает головку через плечо взрослой птицы или под ее крылом, предусмотрительно оставаясь сзади, чтобы не быть узнанной. Все помыслы взрослого Джонса, занятого кормлением своего разинувшего клювы выводка, направлены на то, чтобы отрыгнуть целую пинту креветок, и он, видимо, не замечает, как в общей свалке появилась третья головка. В последний момент с отчаянным видом пассажира, хватающего маленький бумажный пакет на пятидесятой воздушной яме, он сует свою голову в первый же попавшийся клюв. Но когда кончается последняя спазма и взрослый Джонс может сосредоточиться не только на своих внутренних ощущениях, он замечает, что кормил чужого отпрыска, и тогда Генриэтте приходится убегать от гневного возмездия, изящно переваливаясь на больших толстых лапах. И даже если ей не удавалось удрать и она получала взбучку за свое преступление, то и тогда ее довольная физиономия говорила, что игра стоила свеч.