Тауга помесь, как и все наши собаки. Лаять он не умеет, только воет, как его отец – волк. Покрытый темной, густой, всегда вздыбленной на хребте шерстью, этот пес с широкой грудью и сильными ногами – настоящий вождь своего рода – один справлялся с четырьмя лесными волками. Я очень гордился им. Чем он отличался от своих лесных братьев? Разве только взглядом добрых, почти человеческих глаз. Ах да, еще и тем, что не всасывал воду, как это делают волки и кони, а по-собачьи лакал ее языком.
Солнце прошло уже половину своего пути, когда перед моими глазами открылась удивительная и вместе с тем прекрасная картина. На миг мне показалось, что я во сне очутился в чудесной стране легенд – такой сверхъестественный вид был у одной скалы: каменный великан неподвижно сидел, опустив голову и положив гранитные руки на колени, и о чем-то думал.
О чем он думал? Никто не знает. Никто не знает, зачем Маниту создал скалу, так сильно напоминающую воина. А может быть, он просто превратил в скалу кого-нибудь из своих сыновей. Если так, она никогда не выдаст своей тайны. Па-пок-куна, Скала Безмолвного Воина, говорить не умеет.
Здесь нас ждали сани, собачья упряжка и мой будущий учитель Овасес – Дикий Зверь. Когда мы подошли к нему, он сидел под скалой в позе Безмолвного Воина и отличался от него только тем, что встал и приветствовал Непемуса. Неподвижный, он был словно вытесан из камня. Худое, скуластое лицо с глубоко посаженными глазами напоминало скалу. Над лицом, как белый мох, поднимались седые волосы. Стоя, он немного горбил спину, будто готовясь к прыжку. Вероятно, поэтому ему дали имя Дикий Зверь.
Мы не теряли времени: нужно было двигаться дальше. Непемус прокладывал дорогу. Овасес бежал за санями.
Чаща все больше меняла вид. Лес редел. Исчез можжевельник, кусты тен-кве – шиповника. Все реже блестела кора сосен, все чаще появлялись ели. Из лиственных деревьев я видел только березы, согнувшиеся под тяжестью снега, будто слабый человек. Березы почти касались земли своими верхушками, образуя волшебные белые арки, под которыми мы проезжали. Только ели стояли с гордо поднятыми головами, опустив свои тяжелые лапы, словно хотели что-то поднять с земли.
Здесь закончилась равнина. Дорога каждую минуту то поднималась, то опускалась в пологую ложбину. Сани слегка покачивались, и я, вероятно, снова заснул бы под монотонный звук трещотки на собачьей упряжке, если бы мое внимание не привлек встревоженный вид Овасеса. Сердито морща лоб, он все чаще посматривал на небо. Я не понимал его беспокойства. Я еще не знал, что означает, если на небе, как в тот вечер, начинает нагромождаться все больше туч, которые, как огромные стрелы, выпущенные из лука невидимого стрелка, образуют все более широкую и темную завесу над чащей. Я не знал, что это означает, так как никогда еще не попадал сам в снежный буран, несущийся с северо-западным ветром и часто более страшный, чем стая голодных волков. Однако я понимал, что Овасес без причины не стал бы морщить лоб. Даже в голосе Непемуса, который криком «хирр-хирр» погонял собак, послышались беспокойные нотки.
Помню это, как сегодня. Снег идет все гуще. Ветер сдувает с ветвей белые, увлажненные северо-западным ветром снежные шапки. Дорога для саней становится все тяжелее. Не слышно в упряжке веселого лая, который приветствовал Непемуса и меня под Скалой Безмолвного Воина. Полозья саней, облепленные снегом, сопротивляются движению почти с враждебным упрямством, застревают во впадинах, а на подъемах все больше прилипают к влажному снегу. Молчат утомленные собаки, снег не скрипит под лыжами Овасеса. Опускается ночь, но мы не разбиваем лагеря.
Постепенно тают в моих глазах фигуры Непемуса и Овасеса. Снег летит мне в лицо, слепит глаза. Я слышу рычание Тауги, который, наверное, подгоняет собак в упряжке, кусая их за уши.
Стало уже совсем темно, когда мы внезапно сворачиваем в сторону с главного пути. Теперь сани ежеминутно то поднимаются вверх, то падают вниз, и вдруг на крутом повороте я слышу под полозьями скрежет камней и, будто схваченный за шею, вылетаю из саней в большой сугроб снега. Подняться мне трудно, руки до плеч погружены в снег, я копошусь в нем, как в дурном сне. Слышу возню запутавшейся упряжки, свирепое рычание Тауги и свист бича.
Когда я встал, Непемус уже наладил упряжку. Надо мной склоняется Овасес. Прямо перед глазами я вижу блестящие белки его глаз и зубы – он смеется надо мной.
– Возвращайся в сани, ути, – говорит он. – До лагеря нам осталось только два полета стрелы.
Я не смел ответить, не ответил даже улыбкой, но, слыша эти слова, был действительно очень счастлив.
С этого мгновения я уже не был ребенком. Я становился Мугикоонс-Сит – Молодым Волком.
Глава II
– Подожди здесь, – сказал Овасес, когда мы остановились перед небольшим кожаным типи.
Он напоминал палатки в нашем селении над озером, но на нем было меньше украшений и рисунков. Это было типи селения Молодых Волков.
Я вошел внутрь. Тепло и уютно. Охапки волчьих шкур разостланы у стен для сна. Я сел на них. Овасес ушел, было тихо, только издалека доносился тихий шум чащи и лай собак.
Я ждал брата. Я еще никогда не видел его, ведь он ушел в лагерь Молодых Волков за четыре года до моего рождения. Правда, мать часто вспоминала Танто, рассказывала о нем, когда мы были одни. Я тогда мечтал, что когда-нибудь она и обо мне будет рассказывать с таким же блеском в глазах, с такой же гордостью и радостью. И хотя я ничего не знал о том, как мой брат охотится, как он получил имя, но я был уверен, что он самый храбрый, самый ловкий из Молодых Волков.
Я ждал долго. Звезды, наверное, уже показывали полночь.
Брат подошел такими тихими шагами, что я не заметил, когда он стал перед входом в типи.
Только когда он вступил в круг, освещенный пламенем уже угасающего костра, я впервые увидел брата таким, каким он и поныне остался в моей памяти.
Он был высоким и красивым. На нем была куртка из волчьих шкур, вышитая понизу цветными бусами, меховые штаны, невысокие мокасины. Смазанные жиром волосы блестели в свете огня, как мех тюленя, вынырнувшего из воды.
Так вот какой мой старший брат! Сердце у меня билось, я молча ждал, пока он первым начнет говорить. Но он стоял у костра неподвижно и молча смотрел на меня. Я робко указал ему рукой место около огня, он так же молча сел, не отрывая от меня глаз.
Присмотревшись ко мне, он коснулся рукой моей груди и сказал:
– Ты ути, сын моей матери, мой брат?
– Да.
Он подбросил в огонь несколько веточек и спросил немного тише:
– Как чувствует себя мать?
Я хотел быть зрелым и невозмутимым воином, хотел сохранить спокойствие, равнодушный взгляд, равнодушное лицо. Но ведь я только вчера попрощался с матерью, еще вчера слышал ее голос – и глаза мои наполнились слезами. Отвернувшись от огня, я начал говорить о матери, о том, что она рассказывала мне о нем, как прощалась со мной, как она выглядела, веселая ли она, какие поет песни, какие голубые у нее глаза и светлые волосы. Я боялся: голос мой выдаст, что я еще маленький мальчик, которому тяжело без матери, и поспешил произнести слова, которые она столько раз повторяла:
– Ты живешь в ее сердце. Она всегда думает о тебе.
Я не видел лица Танто: костер снова немного угас. Брат ничего не отвечал. Немного спустя он протянул руку над огнем, и маленькие красные язычки пламени начали виться между его пальцами, обволакивая ладонь. Он медленно отвел руку, откинул волосы со лба и заговорил:
– Ути, мы с тобой одной крови. Ты мой брат и сейчас делаешь первые шаги на тропе мужчины. Я тоже был ути, когда меня привез сюда Овасес. Но много Больших Солнц прошло с тех пор, как меня в последний раз назвали ути. Теперь у меня есть имя.