И вдруг мы оба вскочили на ноги. Мы услышали, как Тауга, который только что забежал в чащу, завыл по-волчьи. Что случилось? Обычно так воют собаки над трупом человека. Мы побежали в ту сторону.
На берегу ручья лицом вниз лежал очень худой индеец, с коротко обрезанными волосами, в потрепанной одежде. Мы перевернули его на спину. Окровавленное лицо этого человека показалось нам знакомым.
– Сломанный Нож! – крикнул Сова.
Да, это был Сломанный Нож, воин, которого схватили белые в Каньоне Безмолвных Скал. Это о нем говорил Вап-нап-ао, будто он согласился идти в резервацию.
Его ноги и руки были сплошной раной. Все тело покрыто ссадинами, царапинами и ранами.
Мы наломали веток и уложили на них раненого. Потом Сова побежал в лагерь за помощью, а я остался около воина.
День угасал, с востока снова надвигался мрак.
Но, наверное, гораздо более страшный мрак надвинется с юга – со стороны лагеря белых. Я смотрел на измученное лицо Сломанного Ножа. Какие вести принес он для своего племени?
И тогда я надрезал себе левую руку, чтобы несколько капель крови упало на снег, покрывавший землю свободных шеванезов, – пусть заключу я с ней союз на каждое время года: на время мороза и на время зноя, на время ветра севера и ветра юга – на всю жизнь, до конца.
Глава XIII
Семья Сломанного Ножа – мать, жена и два маленьких сына – с тех пор, как он попал в плен, жила в селении рода Танов. Его жена была из этого рода, и ее братья взяли на себя заботу о ней. Когда раненого привезли в наше селение, отец послал гонца к Танам с радостной вестью, а Сломанного Ножа взял в свою палатку Овасес.
Первые дни с больным никому не разрешалось видеться. Овасес запретил входить в свое типи даже опытным воинам, потому что Сломанный Нож был тяжело болен и его лечил Горькая Ягода.
На пятый день прибыла семья больного. Женщины поставили палатку с его тотемными знаками, но, несмотря на то что сын и муж вернулись из бесконечно далекого пути, они были грустными. Ведь Сломанный Нож возвратился из плена. Его приветствовали и принимали так, будто он вернулся с боя, каким имеет право гордиться воин. Но сам он думал иначе и все случившееся оценивал по-другому.
Я был одним из мальчиков, которым Овасес приказал помочь перенести больного в палатку, поставленную женой и матерью Сломанного Ножа. Таким образом, я был свидетелем его встречи с семьей. Мне казалось, что это будет минута большой и тихой радости. Сломанный Нож уже выздоравливал, он уже мог сам ходить.
Когда в присутствии моего отца, Овасеса и Горькой Ягоды мы внесли больного в его палатку, глаза жены Сломанного Ножа заблестели от радостных слез, а мать бросилась к нему, шепча что-то невнятное. Но Сломанный Нож отвернулся от них.
– Жена моя, – сказал он, – должна обрезать волосы в знак печали, Сломанный Нож умер. Я буду жить в этом палатке вместе с вами, но мать пусть не вспоминает, что родила когда-то сына, а жена пусть поет Песню Печали.
Его слова поразили даже моего отца, и даже Овасес ужаснулся. Жена Сломанного Ножа заплакала, но мой отец остановил ее резким движением руки:
– Наш брат плохо рассудил. Мы приветствовали его как воина. Он попал в плен не из-за трусости, не из-за слабости, недостойной мужчины. Мы знаем его много лет. Мы знали тебя еще маленьким ути, и я говорю сейчас, что ты не потерял своего имени, и каждый повторяет его, как имя храброго воина.
Сломанный Нож молчал. Тогда заговорил Овасес:
– Я учил тебя первым шагам на тропах воина и охотника. Когда ты стал таким сильным, что мог ломать пальцами одной руки железные ножи, я сам дал тебе твое имя. Сейчас я принял тебя в своей палатке, как брата, а не как трусливого невольника. Для меня Сломанный Нож не умер.
Больной слушал эти слова с закрытыми глазами, его лицо было неподвижным. Только в глазах женщин загорелась радость и новая надежда. Все смотрели теперь на Горькую Ягоду. Что скажет он?
Однако шаман медлил. Больной, вероятно, понял, что он ждет от него новых слов. Голос Сломанного Ножа был глухим от страдания, которого он не мог скрыть:
– Может быть, и не умер Сломанный Нож. Но я хотел бы, отец мой Овасес, чтобы лучше твоя стрела пробила мое сердце, чем белые связали мне руки и приложили мой тотемный знак к говорящей бумаге.
– Сломанный Нож не умер. Он жив и он воин! – повторил сурово Овасес.
– Так, значит, это белые приложили к говорящей бумаге знак Сломанного Ножа? – спросил тогда Горькая Ягода.
– Да.
Горькая Ягода положил руку на плечо больного.
– В этой палатке женщины не будут петь песен над умершим. Приветствуйте своего мужа и сына, – обратился он к женщинам, – через два дня его будет приветствовать совет старейших племени, где воин Сломанный Нож расскажет, какие дороги он прошел, прежде чем возвратиться к нам.
Я выходил из палатки последним. Жена Сломанного Ножа стояла перед ним на коленях, а он прижимал к груди двух маленьких сыновей и улыбался, улыбался, может быть, впервые со времени боя в Каньоне Безмолвных Скал.
А вот рассказ Сломанного Ножа на совете старейших. Овасес разрешил слушать его и мальчикам, которые уже имели имя.
– Я шел за конем Вап-нап-ао из Каньона Безмолвных Скал на юг половину луны. Вап-нап-ао молчал, а белые проклинали дерзость нашего племени. Они спрятали своих мертвых в земле, как шакал прячет в норе падаль, и продолжали идти на юг. Они привели меня в свое селение, где все типи были из камня, и их там десять раз по десять – столько, сколько палаток во всех наших родах. Меня вели за конем, как дикого зверя, а белые кричали и смеялись.
Я видел их женщин и детей, видел все, чего никогда не видели наши глаза и чего никогда больше я не хочу увидеть. Белым служат злые духи. Они тащат телеги без лошадей, говорят человеческим голосом без человека. Страшна сила белых, тверда, как стены каменного типи, велика, как вся наша земля.
Меня ввели в большой каменный типи с закрытыми окнами, окруженный большой стеной. Все двери были заперты, и никто не мог войти или выйти оттуда без разрешения белых. Меня держали там без перерыва много дней и ночей, и я никого не видел, кроме одного белого человека, который отпирал и запирал дверь и приносил еду. Толстые темные лепешки, похожие на глину, он называл хлебом.
Я хотел умереть. Но нечем даже было убить себя. К счастью, добрые духи чащи не забывали обо мне. Они приходили каждую ночь и приносили голос чащи, ваши голоса Я слышал вой волков и треск рогов борющихся оленей. Я видел много-много дымов из наших типи и слышал грохот барабана у Большого Костра. Я шел по следу лосей, и под ногами у меня шелестели листья и ветви. А вечером я плясал у костров вместе с вами. Потом я просыпался…
Отверстия в стенах каменного типи были закрыты железными сетками, но я знал, что прошло время, равное одной луне, когда белые прислали ко мне двух людей из племени кри, которые издавна жили в резервации белых. С тех пор они приходили ко мне каждый день Они хотели уговорить меня, чтобы я пошел жить с ними. Когда я узнал про это, я перестал с ними разговаривать. Они показывав мне свое оружие – такое же, как у белых – и подговаривали, чтобы я вернулся к племени, убедил вождей привести племя в резервацию Я как-то спросил их, зачем они приходят ведь я с ними не разговариваю – они сказали, что и впредь будут приходить, так как получают за это деньги, а я все равно сделаю все, что захотят белые люди, потому что белые люди сильнее, чем Великий Дух Гитчи-Маниту, и никто им не может сопротивляться. Я ответил, что не послушаюсь ни их, ни белых людей. Они засмеялись надо мной и сказали, что я, как маленький ути, который не понимает собственных слов.