Выскочили из нор и заметались песчанки. Вылез из норы варан и, виляя всем телом, побежал на бархан. Выползла из трещины эфа. Так часто бывает перед землетрясением.
Слышен далекий гул. А если приложить ухо к земле, то гул совсем уже рядом. Но это не огонь, не вода, не землетрясение. Слышен глухой и упругий топот тысяч копыт. Это мчится стадо сайгаков.
В страхе взлетели птицы. А вокруг зарябили-зарябили, как дробные волны, серые спины. Стадо неслось как ураган, и дымом пожара клубилась над стадом пыль.
Пыль, тяжелый топот, грозное фырканье, резкое хрюканье. Звери выбили копытами жалкую травку; всю землю превратили в толоку. Ревущая живая волна прокатилась мимо и схлынула к горизонту.
И только потом, когда совсем стих вдали топот и осела желтая пыль, мы пошли по следам. И нашли на них затоптанных зайцев, раздавленных змей, ящериц и черепах. И даже самих же сайгаков.
До чего хорош этот сцинковый геккон! Большеглазый, упругенький, разрисованный — словно резиновая игрушка. И если его легонько с боков сдавливать — он начнет тихо попискивать. Не простая, значит, резиновая игрушка, а еще и со свистулькой!
15 апреля. На рыжих глинобитных домиках зазеленели… крыши! На плоских крышах, как на весенних полянках, загустела зеленая травка. Замохнатились травкой трубы, ограды-дувалы, глиняные печки посреди дворов. Проросла даже куча старых кирпичей из самана.
20 апреля. На крыше расцвели два красных тюльпана! До того яркие — смотреть больно!
22 апреля. Зажелтели ромашки без лепестков — одни желтые пуговки. Вся крыша зазолотилась.
10 мая. Крыша засеребрилась — загустели на ней пучки седой полыни. Воробьи срывают полынь и суют в свои гнезда под застрехой: горькая полынь, оказывается, выгоняет из гнезд всех птичьих блох.
11 мая. На крышу пустили пастись двух черных курчавых ягнят. Но они больше лежат, греются на солнце и высматривают с высоты свою маму-овцу.
15 мая. Трава на крыше пожелтела — давно нет дождей. Хозяева сушат на крыше сено: сложили две копны, как два купола.
5 июля. Вылетели из-под застрех воробьята. Трава на крыше засохла, истлела, и ее смёл и раздул ветер. Крыша снова рыжая и мертвая, как такыр. Торчат только два стожка сена.
Похож такыр на старую торцовую мостовую. И на кафельный пол в ванной комнате, и на сплющенные гигантские соты. На старый растрескавшийся асфальт. И на паркет из глиняных плиток.
Серый он весь, унылый — ни кустика. Плоский, пустой — до горизонта.
Сухой — весь потрескался.
Крепкий — под ногами звенит.
Блестящий — глаза режет.
Злые смерчики по нему завиваются. Да скачут бездомные перекати-поле.
20 марта. Такыр залили вешние воды: целое озеро! Живая вода оживила мертвый такыр. Все вмиг изменилось. На воде плещутся и крячут пролетные утки. На берегах бегают и свистят кулики. Вместо пустынности — оживление, вместо тишины — гвалт.
1 мая. Вода на такыре высохла, такыр превратился в болото густой липкой грязи. Утки улетели, но кое-где бродят еще длинноногие кулики. Им-то, длинноногим, грязь нипочем. А вот заползла на такыр глупая черепаха и увязла, забежала ящерка — влипла, шлепнулся жук — и присох.
Осторожные звери стороной теперь обходят опасный такыр.
5 мая. По краям такыра нарастает сухая корочка заберегов. Будто кто берега глиняными плиточками мостит. Пролетные кулики-камнешарки дружно подсовывают под плитки длинные свои носы, словно ломики и — раз, два — взяли! — разом плитку переворачивают. А под ней в сырой глине червяки, личинки, пауки и жуки. Не напрасно камнешарки под плитами шарят, суют носы во все щели…
20 мая. Засох такыр, растрескался такыр и зазвенел. Стал опять как поле, закатанное асфальтом. Тут и там темнеют на нем панцири высохших черепах и жуков. А живого не видно и не слышно.
Ну и труслив этот жук-каспика!
Чуть пальцем тронь — а у него от страха все шесть ног сразу подогнутся. Упадет на песок и лежит словно мертвый.
Когда просто ползет — оставляет вот такой след.
А как услышит шаги — перетрусит сразу, засуетится, побежит, волоча брюшко. Прямо приседает от страха! И след перепуганного жука вот такой.