Далеко в песках, у заброшенного колодца живет таинственная птичка Чим-чим. Караванщик своими глазами ее видел. Вот такая она. Караванщик задрал нос — это птичка Чим-чим так задирает нос. Караванщик оттопырил локти — это птичка так крылышки оттопыривает; караванщик запрыгал на двух ногах — вот так скачет эта таинственная птичка Чим-чим.
Когда мы добрались, наконец, до заброшенного колодца — все стало ясно. Таинственная птичка Чим-чим — обыкновеннейший воробей! Он скакал у колодца на двух лапках, задирал носик вверх, волочил полураспущенные крылышки и отчаянно выкрикивал: «Чим-чим! Чим-чим!»
Дикая пустыня и… домовый воробей!..
Но чирикал воробей весело и беззаботно. По всему видно, что не плохо устроился.
Колодец в пустыне — местечко укромное и благодатное. Кто мимо бежит — непременно заглянет, кто мимо летит — присядет. Летел орел — в тени посидел. Бежал дикий кот — слазал напиться. Прилетели дикие голуби — местечко в колодце для гнезда высмотрели. Но тут появился сыч — разогнал голубей. Сам стал в колодце жить.
12 марта — облюбовал колодец для гнезда сыч. Стал у колодца кричать по ночам, приседать и кланяться во все стороны.
16 марта — к сычу прилетела сычиха. Понравился ей и колодец, и отчаянные поклоны сыча. Стали жить вместе.
20 марта — сычиха в колодце, между сучьев обкладки, снесла яичко. Яичко круглое, как пинг-понговый мячик. Лежит без всякой подстилки.
19 апреля — у сычей вылупился первенец — сычонок. Сам словно из ваты, вместо глаз — желтые пуговицы.
15 мая — все сычата выкарабкались из колодца и, словно котята, выпучив глаза, расселись по краю. Все утро вертели головами, следя за осами, прилетающими на водопой. А на день опять залезли в колодец: наверное, у них головы закружились.
В соседнем колодце вывели голубят голуби. Голубята сидят над самой водой, но до воды с гнезда им не дотянуться. А пить на лету голуби не умеют. Вот и приходится беднягам сидя над водой в 15 сантиметрах летать на водопой к арыку за 15 километров!
Нет для костра дров лучше саксауловых: не коптят, как березовые, не стреляют, как еловые, не шипят, как осиновые.
Загораются от одной спички, никогда не бывают сырыми, всегда горят жарким огнем.
Саксауловые деревья не пилой валят, а трактором с корнем из песка выдирают.
Потому что корень у саксаула больше всего ствола.
И топором саксаул не рубят — топор от него отскакивает. Просто стукнут стволом о камень — и сразу готова охапка дров. Вот такой он крепкий, но хрупкий.
В воду полешко бросишь — полено потонет. Саксаул тяжелый, как камень.
А в огонь бросишь — вспыхнет, как порох. Лучших дров нигде не найдешь.
Много-много лет назад жил у меня тонкопалый суслик. Его еще называют земляной белкой. Привезли его из далекой, таинственной для меня пустыни. Я смотрел на него и думал: «Вот эти лапки с длинными пальцами бегали по пескам, вот эти маленькие ушки слышали голоса пустыни, вот эти черные глаза видели желтые барханы».
«По утрам он вылезал из своей норы, поднимался на задние лапки и смотрел в пустынные дали», — думал я.
Суслик был молчалив. Но изредка он тихо свистел. И свист этот был такой тоскливый, такой «пустынный», что у меня сердце сжималось: «Суслик тоскует по своей жаркой родине».
Свист этот я хорошо помню. Как песня жаворонка напоминает нам о поле, а кукование кукушки — о лесе, так свист тонкопалого суслика вдруг раздвигал стены комнаты, и перед глазами возникала пустыня…
И вот теперь я вижу такого же суслика на свободе, на его родине. Тут он оказался очень заметным, похожим издали на рыжего зайчика. Стоило посидеть где-нибудь на холме, и скоро внизу, среди кривых стволов саксаула, на зеленых полянках песчаной осочки, начинало мелькать рыжее тельце. Два-три беличьих прыжка и сусличий столбик, два-три прыжка и столбик. Суслик все время осматривается, он все время настороже.
От норы своей убегает он далеко. И если его не очень пугать, то бежит к ней с оглядкой и остановками. Но если сильно пугнуть, то понесется сломя голову, вскидывая толстый задок и мелькая светлым с черной бахромкой хвостиком. С разгона пробороздит у норы ногами, вздымая клубы пыли, и провалится в нее, дрыгая задними лапами.
Насмотрелся я на сусликов в пустыне досыта. Но ни разу не слышал тут его тоскливого «пустынного» свиста. Наверное, и в самом деле он у меня о родине тосковал.