Он подошел к рылам. Одно из них хрюкнуло. Он резко и сильно пнул ногой в каждое. С невообразимым визгом свиньи улетели на другой конец загона, а из столовки вынеслась Рыбец.
– Проверка слуха, — сказал ей Бабекус. — Отставить.
– Не замай! — с глухой угрозой ответила Рыбец и ушла.
«Теперь давай на станцию», — велел мне Бабекус.
Сокращая путь, я пошел задворками, а потом выбрался на маленькую улицу Белы Куна, которая вела мимо столярного цеха.
«Стоп, дружок, — забеспокоился во мне Бабекус — Похоже, это патруль…»
У забора на бревнах сидели столяры Булкин, Хо–лявко и Горшков и играли в подкидного.
«Они каждый день так патрулируют…» — отозвался я и чуть не упал, потому что Бабекус оттеснил меня от управления телом, как от прилавка.
– Эй, пацан, — пристально глядя на меня, встал Пашка Холявко. — Ты чего качаешься? Чего это у тебя?
– Котенок, дяденька, — ответил Бабекус. «Дурак, — сказал я ему. — Кто ж Холявку дяденькой зовет?»
Пашка был на полгода моложе Лехи Коробкина. В армию он не ушел потому, что во время призыва отправился в лес за грибами и заблудился, уйдя аж за Старомыквинск. Бабекуса от всего этого бросило в панику. Я помрачнел при мысли, что принимаю его неприятности близко к сердцу.
– Зачем кошака на станцию тащишь? — спросил Холявка и подозрительно посмотрел на котенка.
Раньше ты здесь хоть из ЦРУ — вали, зеленый свет, а теперь пацана с котенком тормозят!… Нечисто.
– Это товарища Палкина котенок, — ответил Бабекус.
– Дак домой тащи.
– Заперто там, — быстро сказал я вперед Бабекуса, который уже собрался нести сущую чепуху о болезненной страсти начальника железнодорожного узла к этому котенку, выражающейся в желании непременно быть вместе, и так далее.
– Н–ну ладно, — неохотно сказал Холявка тоном человека, которому очень хочется придраться, да не к чему, — иди…
«Спасибо!» — шепнул Бабекус.
«Гад!» — разозлился я.
«Ладно–ладно, — добродушно капитулировал Бабекус. — Ты за повстанцев, что ли?»
«Я всегда за революцию и за подполье!» — ответил я.
Через липы скверика зажелтел вокзал с его фальшивыми колоннами. Я подошел к подъезду со служебной стороны. У дверей на ящике сидел электрик Трущенков и курил.
– Пароль? — спросил он, увидев меня, и вынул из–за пазухи пистолет.
Котенок вдруг дернулся в моих руках и глухим голосом сказал:
– Я контрразведчик ВАСКА! Трущенков вскочил и отдал честь:
– Здравия желаю, магистр–гарольд!
– Пропусти нас в здание, — велел котенок.
– Мальчишку не могу, — ответил Трущенков. — Могу только вас.
«Вариант «бета»!» — едва слышно шепнул Бабе–кус, и котенок спрыгнул на землю.
Трущенков достал ключ, отпер дверь и открыл ее сантиметров на десять.
– Где принц? — спросил котенок.
– В диспетчерском зале, — ответил Трущенков. — Сейчас начнется заседание генералитета.
– Очень хорошо, — сказал котенок и шмыгнул в дверь, потом высунул голову и добавил: — Мальчишку отпусти.
Трущенков захлопнул дверь и подтолкнул меня:
– Иди, иди, пацан…
Я недоумевающе ушел за угол и там бросился бежать под балкон на втором этаже вокзала. Балкон этот открывался только два раза в год для выступления начальства на демонстрациях. На перилах балкона висело полотнище с лозунгом «Да здравствует!».
Я подбежал и увидел, как тонкий лазерный луч изнутри вырезал замок, и балконная дверь открылась. Котенок выбежал наружу и прыгнул на перила.
– Давай! — крикнул ему Бабекус.
Котенок сиганул вниз, вцепился когтями в транспарант, оборвал его с одного края и полетел на клумбу. Я подскочил и ухватил полотнище.
– Ты свою работу сделал, — сказал Бабекус котенку, перекручивая материю. — Отойди подальше и самоликвидируйся…
Упираясь ногами в стену, я полез на балкон. Меня качало и водило в разные стороны и один раз впечатало в стену, но я, хоть и с трудом, добрался до балюстрады.
Спрыгнув на балкон, Бабекус приоткрыл дверь и, отогнув уголок шторы, заглянул внутрь.
«Кустарные методы, — заметил я. — Прямо как в женскую баню подглядываете…»
«Не учи!» — огрызнулся Бабекус.
Балкон выводил прямо в диспетчерский зал. Я был здесь пару раз. Одну стену занимала огромная электрическая карта станции. Под ней были трибуна и пульт. По всему залу стояли столы и кресла. В углу, на высокой табуретке, затянутой алым, возвышался бюст, осененный переходящими знаменами и вымпелами.
Самое главное, что в зале никого не было, а на кафедре скромно лежала небольшая корона, усыпанная бриллиантами.