– Руки вверх, мятежник, — велел он.
Я почувствовал, как руки сами собою поднялись у меня над головой.
– Кто руководил этим расстрелом? — быстро спросил Лубянкин.
– Орленко, — пискнул я.
– Ага, вот ты где, майор Оллего, — кивнул Лубянкин. — Узнаю почерк…
Он подошел к столу, вытянул руку и уткнул дуло пистолета мне в лоб. «Сейчас как саданет!…» — подумалось мне.
– Ну–с, неуловимый ВАСКА, то есть Восставшей Армии Свободы Контрразведывательный Агент, и где же у ваших повстанцев Информаторий?…
И тут как бы случилось чудо.
Молча и упруго котенок Васька зигзагом взлетел на стул, потом на стол, а оттуда прыгнул на физиономию Лубянкина и повис на ней, как пушистый противогаз.
– Убью, падла!!! — заорал Лубянкин и рванулся ко мне, но упал, повалив стол.
С ревом Лубянкин сорвал котенка, но я уже прыгнул через него, пронесся под самым потолком, осыпав его висюльками с люстры, и вылетел в дверь.
– Получай!! — завопил Лубянкин и пальнул мне в спину, когда я был уже в прихожей. Я почувствовал ледяной удар где–то ниже поясницы.
Сбегая с крыльца, я услышал, как внутренний голос шепнул мне: «Нагнись, идиот!…» Я нагнулся. Надо мной с реактивным воем промчался ухват и вонзился в стену сарая, как двузубое копье.
– Мент поганый! — крикнул я Лубянкину и выскочил за калитку.
Окошко на фасаде дома с дребезгом распахнулось. Из него высунулся Лубянкин с кровавыми царапинами на морде. Одной рукой он держал за горло котенка Ваську, а в другой руке был все тот же пистолет.
Я оглянулся. В этот миг меня окатили две вспышки и дважды ударило — в лоб и в пузо. Я осатанел и через заборчик схватил пару горшков с рассадой.
Один горшок унес вглубь комнаты участкового лейтенанта Лубянкина, а другой угодил в «Девятый вал». Но остановиться я не смог и принялся метать горшки один за другим, как мортира.
Началось маленькое Бородино.
За полминуты все окна в доме опустели. Герань усыпала подножие стены, как фашистские флаги подножие Мавзолея в День Победы. Черепки порхали вокруг, как бабочки, а пыль висела тучей.
Когда горшки кончились, я перебежал улицу и забрался в огород Девяткиных, переполз его в картофельной ботве, одолел забор и чинно пошел по переулку Робеспьера по направлению к дому.
P . S . Сдезь я хочу сказать, почему котенок прыгнул на лубянкина. Вопщемто, это чюдо. Но чюдо ан–тенаучно. У меня же повесь научнофантастическая (типа как, потомучто на самом то деле все так и было), следоватильно, чюда быть не можит.
С чюдисами в художесвеном произведении надо обращаца осторожна. К тому же одно и то же со–бытее может быть чюдом и не чюдом в зависемости от опстоятельсв. Вот идете вы ночью по улеце, а навстречу мужик с монтировкой. Тут иму на бошку кирпич с крыши бац!… Чюдо? Чудо! А если мужека убрать? Идете вы ночью по улеце, а вам сверху на черип керпич бабах!… Чюда нет.
Вот так и с котенком васькой чюда нет, хотя так и не кожица с первово взгляда. Но это я потом объесню.
ГЛАВА 6. Без названия
Далеко за станцией догорал огромный летний закат. Алые полотнища света высоко взлетали над синим лесом и заливали улицы зловещим свечением. Желтая луна подскочила в зенит, будто боялась обжечься.
Лейтенант Лубянкин быстрым шагом возвращался от дяди Дмитрия Карасева и вел на веревке Байконура. Байконур был с похмелюги и плелся за Лу–бянкиным с мрачным видом. Больше всего ему сейчас хотелось впиявиться зубами в ногу Лубянкина и волочиться, волочиться за ней в пыли…
Байконур ощущал себя разбитым и отупевшим. Шерсть его свалялась набок, в горле пекло. Байконура охватила апатия. Корова Бунька, увидев его в таком состоянии духа, да еще с веревкой на шее, даже не отскочила с рельсов, где жрала бурьян, а как–то особенно издевательски покачала бедрами и отвернулась. Байконур опустил голову, завесив глаза ушами.
Лубянкин отправил потрясенную жену к соседям и весь вечер приводил дом в порядок. Граблями собрал рассаду из–под окон, вымел черепки и землю из комнаты и выдернул ухват из стены сарая.
Привязав Байконура к крыльцу, Лубянкин вошел в дом. Байконур же спрятался под ступеньками и лег, сложив голову на лапы. В синем небе над крышей тихонько проступали звезды. В душе Байконура благоразумие боролось с тоской и остатками хмеля. Благоразумие отступило, и Байконур негромко, чтобы не услышали, начал подвывать. Где–то рядом скворчал кузнечик. Под его музыку оживились блохи в шкуре у Байконура. «Жрите меня, — хотел сказать им Байконур. — Жрите, гады. Только вам я еще и нужен. Жизнь, жизнь моя, зачем ты такая собачья?…»