Тень истинная - вещественна, и лишь Истинно Древнему дано ее отбрасывать (Мирон был Древним, но не настолько - он относился к Древним, как в Греции полубоги - к богам, ранг высокий, но сомнительный). Такой Тенью, истинной и плотной во всех отношениях, был Внешний Мир - Тенью, которую отбрасывал собою во все стороны Великий Ленточный Змей Мебиуса. Не входило в эту Тень только то, что располагалось внутри окольцованного им пространства: Киммерия на берегах Рифея и немногие Уральские вершины, возносившиеся из Киммерии во Внешний Мир, поэтому обладавшие как бы двойным гражданством - и Теневым, и Киммерийским. Две таких вершины принадлежали графу Палинскому, основанием находились они в Киммерии, вершиной - во Внешнем Мире, потому и видеть их, и касаться их мог лишь тот, кто, в общем, ну... Кому, словом... В общем, кто надо - тот Камни эти видит и осязает. А кому не надо - для того это пропасти, ущелья, гнилые болота, трухлявые осины, мокрые елки. Четыре прочих вершины сейчас стояли незаселенными, хоть вешай табличку: "Сдается". Нет ныне только достойных квартирантов.
Тяжела ты, работа обходчика! Тут смажь, там смажь... Мирон оглянулся налево - там, посредине Рифея, лежал запретный для людей и бобров остров Эритей, где полоумный Герион разводил свои наркотические плантации, куда Мирон отправил на вечное поселение бывшую Золотую Щуку - и куда заходить никогда не хотелось, но зайти всегда полагалось. Мало ли что Герион натворит, пользуясь связями в потусторонних верхах: чай, у него Пегас родной дядя. Тоже мне, нашел древность, отыскал гордость. В киммерийских булочных иногда таежные галеты лежат - не иначе как при Конане-варваре выпечены. И плесень их не берет. Глядишь, ничего не останется от Земли и всех ее богов, а галеты те целы будут. Славная судьба у великой расы, точней, у множества великих рас? Все - распылится миллионом, стало быть, элементарных частиц, и останется нерушим один черствый коржик?
А сколько про Гериона наврано! И тел-де у него три, и живет он на Балеарских островах, и одевается так, что турки-татары постыдились бы, и выблядок какой-то его победил, видите ли. Победишь его, когда у него хвост скорпионий! И не одевается он вовсе, а рожа смазливая - хоть рекламу мини-плавок под ней вывешивай. И при всем этом огородник, насобачился корень моли выращивать, жрет его пудами, ничего больше не помнит. Даже что хвост у него ядовитый - забывает. Бывает, сам себя жалит. Без никакого действия. Впрочем, иногда ложится поспать. В прошлый раз Мирон ему в спящие объятия ссыльную Щуку сунул. Едва ли великан ее съел: скорей наркотиком накачал, как обычно с гостями делает. Впрочем, а ну как съел? С него, психа, станется выходит, Мирон скормил одного Древнего другому? Вергизов ускорил движение (шаги, если угодно) к наркоманскому острову. Опять придется быть за таможенника.
Моли отшибает память начисто, и человеку от этого хорошо. У не-человека память он тоже отшибает, но не всю, и потому не-человеку от моли кайфа меньше. Однако кой-какой есть, и пристрастившиеся к нему Древние жрут его за обе щеки, а у кого голов больше - так и щек тоже больше в дело идет. Однако Герион - немалых размеров, половину плантаций держит в подбрюшье, и не всегда туда влезешь: хоть он и летающий, но выгоду пузом прижмет и не выпустит.
Пешего ходу прямо по воде для Мирона было здесь немного, перейти Рифей да обогнуть самого Гериона, чтобы с ядовитого хвоста инспекцию не начинать. Однако искоса Мирон на этот самый хвост, украшенный тройным рядом жвал, глянул. Хвост слабо шевелился в ритме дыхания Древнего, - похоже, старый наркоман спал. Неухоженный, грязный... как все наркоманы. Мирон жалостливо открыл драгоценный бурдюк и плеснул на две-три особо грязных ссадины драгоценным яшмовым маслом. Поднялся дым, шкура заживала прямо на глазах, но жвала колыхались в прежнем ритме: благодарности за лечение не предвиделось. Мирон пошел вдоль пупырчатого тела чудовища на юг. Через шесть верст обнаружилось то самое, чего Мирон и ждал: пуская сладкие сопли, Герион спал, подложив под свою антично-красивую харю что-то черное. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что в качестве подушки на сей раз использовал племянник Пегаса бывшую Золотую Щуку - та вроде тоже спала и жабрами в холодном воздухе медленно хлопала. В двух шагах от Щуки, привязанное за что-то к неколебимому утесу, сидело Нечто непонятное, некрупное - и это Нечто хныкало и плакало.
По всем приметам человеком Нечто быть не могло, но и Древних такого вида Мирон не припоминал. Было Нечто черным, рожа перекошена: словом, косил сразу и под человека, и под крокодила. Отброшенная в сторону нога была явно петушиная, другую ногу видно не было, но вот за какой предмет Нечто было к скале привязано - это Мирон рассмотрел. Ну, самец! Хотя, может, и двуснастный - у Древних еще и не по столько полов бывает. У них даже пословица когда-то была: сколько голов - столько полов, сколько полов столько колов, сколько колов - таков улов, да берегися кандалов! Мирона количество полов мало интересовало: но именно с помощью киммерийских кандалов, налагаемых обычно на клешни строптивым ракам, обездвижил Герион своего гостя, - тот, видать, без приглашения копал в его огороде. А копать Герион не разрешал никому: копал сам.
- Десятый подвиг! - негромко сказал Мирон. Он знал, что беспамятен Герион выборочно.
Чудовище разразилось базарной бранью на старокиммерийском, однако просыпаться и не подумало. Про десятый подвиг Геракла (как и про большинство прочих, а также про самого Геракла, вымышленного озленными греками), Герион спокойно слышать не мог и почти всегда просыпался. Но сейчас продолжал спать, ругаясь во сне. Мирон бывал в таком положении неоднократно. Он снял с пояса веревку - с помощью подобных канатов киммерийцы чаще всего охотятся на рысь ради ее особо теплого и блестящего меха - сложил вчетверо и со всего размаха хлестанул по смазливой морде. Герион перестал ругаться, удивленно открыл глаза, огромные и синие, увидел перед собою Вергизова и залился слезами: Вечный Странник давал ему по морде веревкой далеко не в первый раз.
- Опять летать?.. - тихо всхлипнул монстр.
Мирон съездил по смазливой харе еще дважды, крест-накрест. Герион жалкий приживал на крохотном, глинистом куске рифейской земли, обитал здесь из жалости Великого Змея, и вопросов верховному камердинеру своего владыки задавать не имел права. Монстр потупил ресницы.
- Надо будет - и полетишь. Без предварительного уведомления. А самовольничать будешь - выселит тебя господин Великий Змей с твоего сраного Эритея, будешь вспоминать, как тут корешочками приторговывал!
Взор Гериона затуманился, слезы хлынули в пасть Щуке.
- Ты кого тут оковал без приказа?
- Он сам пришел... Говорит, муж главной Стимфалиды по кличке Стима, званием - Токолош, квартирон...
- Квартерон! - одернул монстра африканский гость, - Прошу у господина Великого Змея политического и сексуального убежища! У нас со Стимой дети! Хочу воспитывать!..
- Ты за что это его привязал? - сурово спросил Мирон. Прекрасное лицо Гериона залилось краской стыдливости.
- Он... Госпоже Золотой Щуке...
- Она ж рыба!
Щука внезапно пробудилась.
- Какая рыба? Я от корня познания вкусила и постигла, что я - Щука Фаршированная, госпожа Фиш! Требую освидетельствования гильдией!
Мирон обалдел.
- Это что ж я тебя, к менялам поведу? А назад я тогда что... принесу? Они ж тебя... освидетельствуют!
- Ничего не знаю, ничего не помню, я - госпожа Фиш, разными кореньями упитанная, хочу в гильдию, хочу танцевать! Петь хочу! Селедки хочу! Пошлости!
Всякое видал Мирон, однако Щуку, возомнившую себя Фаршированной Рыбой, видел впервые. И уж никак не мог позволить, чтобы некие уважаемые киммерийцы даже с самыми лучшими намерениями кого-либо из Древних съели. Кроме змей, но те - подражательницы блудные, и вообще за них Тарах отвечает. А тут еще этот африканец, за часть тела кандалами ухваченный.
- Стима, значит, Стима говоришь... Ну, давай позовем Стиму - признает она тебя - вей с ней гнездышко, ей мужик не опасен, ей, при ее железных перьях, очень даже... Ну? Звать Стиму? Ты чего, мужик, импотентом сразу стал? Сам на Стиму кивал только что?..