В результате Генри очень рано, будучи еще подростком, с характерной для него решимостью пришел к выводу, что вдали от дома и семьи жизнь его будет куда счастливее. Поступив в военный флот, он отдался своему делу целиком, проявив недюжинный интеллект и рвение, а потому добился куда больших успехов на этом поприще, чем большинство молодых людей, не проявляющих к службе достаточного интереса или уже имеющих достаточные средства, чтобы не заниматься всерьез собственной карьерой.
В какой бы должности Генри ни служил, везде он завоевывал доверие и уважение, как своих подчиненных, так и начальства. Он был трудолюбив – и ему часто поручали самую тяжелую работу; он никогда не уклонялся от нее, хотя зачастую все лавры доставались совсем другим людям. Кроме того, Генри был честолюбив. Он никогда не забывал обид, перенесенных в детстве, и втайне испытывал огромное желание когда-нибудь доказать родне, всегда и во всем предпочитавшей его более эффектного брата, что слеплен из куда более крутого теста, чем они привыкли думать.
Этому он посвятил всю свою жизнь. Денег на содержание ему доставалось немного, поскольку отец распределял их неравномерно, а запросы Реджинальда со временем становились все более и более экстравагантными. Как бы там ни было, Генри никогда не превышал лимит, отпущенный ему, хотя зачастую оказывался на мели. Он был человеком сильных страстей и бурного темперамента – но редко позволял и тому, и другому овладеть им. Страсть – это всегда расходы, и потому он с осторожностью относился к любым ее проявлениям, особенно – если дело касалось прекрасного пола. Генри полагал, что в лучшем случае дело закончится беспокойством и тоской, а в худшем – позором и полным крахом, в связи с чем приучил себя к сдержанности до такой степени, что чувство долга перешло в привычку.
Так и шла его жизнь, пока телеграмма не принесла ужасное известие о смерти брата. Примерно через две недели после этого последовало и письмо от отца, часть которого мы позволим себе привести здесь. Начиналось оно так:
«Мой дорогой Генри!
Из телеграммы ты уже знаешь об ужасном горе, которое постигло нашу семью. Твоего брата Реджинальда больше нет – Провидению было угодно забрать его из этого мира в полном расцвете мужественности, и мы должны со смирением принять то, что не в силах изменить…»
Далее следовало описание подробностей несчастного случая и прошедших вслед за тем похорон. Продолжалось письмо так:
«…Твои мать и сестра совершенно убиты горем, о себе же могу сказать, что сердце мое разбито. Жизнь моя разрушена, и я полагаю, что буду лишь приветствовать свой смертный час, когда он, наконец, придет. Как жестоко и несправедливо то, что блестящий и любимый всеми молодой человек, каким был твой брат, вырван из нашей жизни – но на все Божья воля. Хоть вы и редко виделись в последние годы, я знаю, что ты вполне сочувствуешь нам в нашей всепоглощающей печали.
Обращаясь к прочим вещам, о которых вынуждает меня говорить эта смерть: разумеется, смерть твоего любимого брата ставит тебя на его место – то есть, во всем, что касается земных дел. Могу сразу сказать, что финансовые дела наши крайне запутаны. В последнее время ими по большей части занимался Реджинальд, и пока я не могу сообщить тебе всех деталей. Однако в целом, вообще говоря, дела намного хуже, чем я предполагал, и даже сейчас, когда прах твоего бедного брата покоится в могиле, к его имуществу предъявлены серьезные претензии, которые, разумеется, должны быть удовлетворены ради сохранения чести нашей семьи.
Теперь, мой дорогой мальчик, я – или, вернее, твоя мать, твоя сестра и я – должны попросить тебя принести жертву, если ты сочтешь таковой нашу просьбу: а именно, мы просим, чтобы ты оставил службу и вернулся домой, чтобы занять место своего брата. Эта просьба продиктована отнюдь не легкомыслием или эгоизмом – как ты знаешь, здоровье мое совершенно расшатано, и я не способен справиться со всеми трудностями и бедами, обрушившимися на нас. Бесполезно было бы скрывать от тебя, что если в самое ближайшее время не будут предприняты определенные шаги, и мы не найдем удовлетворительное решение, то Рошем, скорее всего, придется продать за долги – сам я едва могу думать об этом и уверен, что столь же болезненно воспримешь эту ужасную новость и ты, поскольку прекрасно знаешь, что эта земля принадлежала нам на протяжении трех веков, и у нас нет иных источников дохода…»