– Да-да, мой дорогой! – закивал сэр Реджинальд. – Это очень правильно… и очень щедро, я полагаю. Но, увы, я не деловой человек – будь я им, дела сейчас обстояли совсем иначе – у меня очень плохо с цифрами, поэтому, если вы не возражаете, может быть, нам записать все, что вы сейчас предложили? Я бы обдумал это на досуге, посоветовался с адвокатами… И не будете ли вы столь любезны найти Эллен? Я хотел бы поздравить ее.
– Так я пойду, поищу ее? – встрепенулся Милуорд, питавший инстинктивное отвращение к перу и чернилам. – А записать мы можем позже.
– Нет-нет! – встревожился старый лорд. – Эти денежные вопросы так утомительны (чистая правда!), я хочу покончить с ними поскорее.
Эдуард покорился, а затем откланялся, испытывая смутные сомнения в том, что поступает правильно…
Выражение лица его адвоката, когда он изложил ему финансовые условия заключения брака с Эллен Грейвз, вполне подтвердило его сомнения.
– О, нет! – воскликнул добрый служитель закона. – Они должны сами разбираться со своими делами! Однако теперь ничего не поделаешь, ведь вы подписали документы и не можете отказаться от своих обещаний. Надеюсь, в следующий раз, когда вы захотите сделать предложение леди, у которой за душой ни гроша, вы для начала посоветуетесь со мной!
– Эти денежные вопросы так утомительны…
В тот вечер в холодной столовой Рошем Холл царило куда более праздничное настроение, чем несколько дней назад. Все пили шампанское, джентльмены произносили пространные тосты – за исключением Генри, который ограничился тем, что пожелал жениху и невесте здоровья и счастья.
– Вот видите! – улучив момент, шепнул ему мистер Левинджер. – Я хорошо сделал, предложив вам быть терпеливее в отношении недостатков вашего будущего зятя. Я был недалек от истины, хотя в тот момент вы могли счесть это дерзостью.
Генри в ответ лишь молча пожал плечами.
После обеда леди Грейвз удалилась к себе, сэр Реджинальд и мистер Левинджер ушли в библиотеку, а Генри, некоторое время неприкаянно бродивший по гостиной, в углу которой ворковали жених с невестой, отправился в музыкальный салон. Здесь он случайно встретил Эмму.
Этим вечером она надела белое платье, ее тонкую шейку обвивала нитка жемчуга. Она сидела на скамейке в луче лунного света – другого освещения в салоне не было – и походила более на бесплотный дух, чем на живую девушку. Для Генри, не ожидавшего ее здесь увидеть, необычность облика Эммы была значительно усилена любопытным случайным контрастом: сразу за скамьей, на которой сидела девушка, находилась мраморная копия в натуральную величину одной из самых красивых античных статуй. Над бледной и безмолвной девушкой высилась богиня любви Афродита, торжествующая в своей совершенной наготе.
– Я прожил свою жизнь, Левинджер, я ее исчерпал…
Генри переводил взгляд с одной женщины на другую, размышляя, кто из них прекраснее. «Предположим, – думал он, – человеку нужно сделать выбор между ними… Что же он выберет? Что принесет ему счастье – дух или плоть? И что бы выбрал я сам? Эти двое должны объединиться, чтобы получилась идеальная женщина…»
Улыбаясь своим мыслям, он шагнул вперед, даже не догадываясь, что очень скоро выбор будет ему навязан…
– Надеюсь, я не потревожил вас, мисс Левинджер? Честно говоря, я сбежал – гостиную оккупировали жених с невестой.
Эмма вздрогнула сначала, но узнав Генри, успокоилась.
– Да, я тоже искала уединения, потому и ушла сюда. Полагаю, вы очень довольны, капитан Грейвз?
– Что по нраву остальным, нравится и мне, – довольно мрачно ответил он. – Не мне же предстоит вступить в брак с мистером Милуордом.
– Почему он вам не нравится?
– Я не говорил, что он мне не нравится. Я не сомневаюсь, что он достаточно хорош, просто он не из тех людей, с кем я привык общаться, вот и все.
– Полагаю, я не должна так говорить, но я тоже не в восторге от него. Не потому, что он был груб со мной вчера вечером, а потому, что он слишком бесцеремонен по натуре. Мне не нравятся бесцеремонность и грубость.
– Да? Жизнь и сама по себе достаточно груба, и мне кажется, некоторое количество бесцеремонности просто необходимо для гармонии в мире. В конце концов, в нем правит плоть, а не дух, – тут он снова посмотрел на мраморную Афродиту, а затем перевел взгляд на Эмму. – Мы рождены из плоти, мы сами плоть, и все наши чувства и инстинкты принадлежат плоти.