В числе основателей ее он считал Докучаева и Костычева.
Начал Вильямс там, где кончил Костычев.
Костычев отметил важность строения почвы. Он изучил, как восстанавливается оно у почвы «отдыхающей». И уже подсказал, что надо сеять злакобобовые смеси: это восстановители структуры почвы.
Вильямс сделал структуру почвы центральным, ключевым представлением всей науки о плодородии.
Современник и участник величайшего человеческого вмешательства в дела природы, Вильямс хорошо знал, что сейчас практически нет земель, к которым не приложил бы рук и труда человек. Целина? Ковыльные степи? Тут тоже пахали, хотя, может быть, паше поколение и не помнит этого. Целина — условное понятие.
И нет противопоставления почвы девственной и паханной, но есть контраст между почвой, обладающей структурой и утратившей ее.
Что такое — точнее — структурная почва? В ней миллионы комочков, каждый по величине — от горошины до лесного ореха. Крошечные влажные островки. Что может с ними сделать сушь? Она опустошит только тоненький верхний слой. И тем прочнее сохранится скрытая под ним влага. Ведь между комочками-островками нет прямого сообщения, нет волосных ходов… Влага в каждом комочке сберегается, как в маленьком сосудике.
Но уничтожены, распылились комочки. Теперь волосные ходы пронизывают всю почву. Влага по ним движется очень медленно. Первые же дождевые капли, проникнув в почву, заполнят волосные ходы и загородят дорогу другим каплям. Возьмите тончайшую капиллярную стеклянную трубочку, впустите в нее капельку — капелька остановится в ней и не пустит новую капельку. Дайте набухнуть фитилю, и вы увидите, что он перестанет впитывать влагу, больше не примет ее. Так обстоит дело в бесструктурной почве.
А как только кончится дождик, испарение начнет качать из такой почвы жалкие запасы влаги. Даже в самой глубине не спрятаться влаге — и оттуда отсосет ее к вечно жаждущей поверхности сплошная, через всю массу почвы, волосная подача; ведь вся эта почва, как фитиль. Зимой она забита, закупорена ледышками. И весенняя снеговая вода скатится по ней, шумя, роя овраги…
Люди не знали, что делать с такой землей, с неотвратимо возникавшей пустыней. Видели: нет воды. Значит — надо поливать. И радовались скоропреходящей зеленой пленке вокруг своих канавок. Люди часто не догадывались, что поливка очень хороша, когда она сочетается с умелой обработкой земли, со всем важным и сложным уходом за ней: тогда поливка действительно становится могучим средством оживления земли.
А там, где не было этого (как в цветущих некогда, а потом запустевших оазисах Востока), — там получалось так, что люди поили умиравшую от жажды землю смертельным лекарством. Вечный волосной ток подымал из глубины вместе с испаряющейся влагой соли. Они осаждались наверху день за днем, месяц за месяцем, год за годом. И почва, орошаемая чистой пресной водой, засаливалась; пухлые белые и пестрые корочки выступали на ней…
В рассуждениях Вильямса была — хочется сказать — наглядность чертежа. Земля открывалась перед исследователем так, как машина перед конструктором.
И, читая страницы, написанные Вильямсом, я вспоминаю мертвую землю, которую видел в детстве. Как и старшие, среди которых я рос, я не понимал, что вижу то, чего не должно быть. В деревне, где я рос, думали (и даже не думали, а просто принимали, как принимают ветер, ночь, утреннюю зарю, снег зимой), что это обыкновенная земля, вот такая она бывает, а другой нет.
Быстро сходили травы и степные цветы. Степь бурела к жатве. Глинисто-бурая, она стлалась до горизонта, чуть седея полынью. Уже отмирал пырей, мыши рыли норки на стерне; было много змей. Они лениво, со слабым угрожающим шипением отступали с накатанной дороги, втягивали свое тело, похожее на струю черного масла, в глубокие иссекавшие землю перекрещенные трещины, куда я, десятилетний мальчик, мог засунуть руку.
Начинались ветры. Дули упорно, неделями, не улегаясь и ночью. И непрерывно ныл в ушах унылый звук. Тусклым, слепеньким становилось море, свинцовая чешуя ряби бежала от берега: ветры дули с севера, с земли. А на небосклоне над степью подымалось мутное облако. Оно подымалось, как занавес, буро-желтое, с дымным краем, и задергивало половину неба. То была бесконечная, повисшая над землей, пропитавшая небо туча пыли. По голой степи, появляясь черными точками вдали, быстро вырастая, катились, катились сорванные с корня отсохшие «кусай». Они скатывались по три, по четыре вместе; сухие массы в полчеловеческого роста мчались по степи…