И перешел к пунктам, по которым кипел в этом зале семидневный бой.
Была инструкция: не сеять рожь сорт от сорта ближе километра. Это было обосновано всей моргановской, «классической» («только того класса», страстно, без улыбки скаламбурил Лысенко) генетикой. Хоть умри — найди этот километр. А не найдешь — под суд.
— Я ночей не спал: неужели так должно быть?
В поле росли белые и красные маки. Никто не соблюдал «зоны» между ними. И все же от белых маков родились белые, от красных — красные. Значит, можно и без зоны? Значит, и при вольном опылении растение избирает пыльцу, а не скрещивается с чем попало?
Так рассказал Лысенко о рождении своей идеи «брака по любви».
Страна требует: нужно дать Дальнему Востоку вдоволь своего хлеба. В самые короткие сроки должны быть созданы зимостойкие рожь и пшеница. Кто сделает это? Морганисты? Те, кто учат, что долгие годы надо ждать каких-то случайных выщепенцев?
Он выразился решительно:
— Они даже не знают, как приступить к проблеме холодостойкости, чем она пахнет!
«Доктор лялькиных наук Карабас-Барабас», язвительно наименовал Лысенко ученого морганиста.
Картофельный и помидорный лес зеленел за кафедрой. Лысенко объяснял опыта по бесполой гибридизации — как раз то, что яростнее всего оспаривали его противники.
— Два года назад мы начали вегетативную гибридизацию. Так вот теперь этих вегетативных гибридов у нас в стране столько, сколько не было на всем земном шаре. Не знаю, вместил ли бы этот зал только тех людей, которые пришли бы с вегетативными гибридами.
Двухъярусные стебли сплетали над вазонами пышную листву. Белый картофель на синем, красный на белом, баклажан на картофеле, помидоры, налившиеся на паслене, перец-крепыш, подставивший свои плечи великану-томату…
Лысенко повернулся, с молчаливым торжеством протянул руку к ним.
Уже тогда, в предвоенные годы, было совершенно очевидно, на чьей стороне правота в этом споре. В одной статье в молодежном журнале это было высказано так:
«Борются два направления: старое с новым.
Одно направление смотрит назад и клянется прошлым; Другое направление ищет пути вперед.
Одно доказывает бессилие человека перед роком „наследственных свойств“; другое уверено в безграничном могуществе человеческого знания.
Одно заживо разрывает организм на две части — „зародышевую“ и „телесную“; другое говорит, что живое существо — не колода карт и не пирог с начинкой.
Одно утверждает, что между изменениями наследственными и ненаследственными есть стена, через которую невозможно перешагнуть; другое полагает, что многие ненаследственные изменения могут стать наследственными и человек в силах добиться этого.
Одно убеждено, что природа скудна, однообразна, что по какой-нибудь мухе, выведенной в лаборатории, можно судить обо всех животных и растениях на свете; другое знает, что неиссякаемо велико творческое разнообразие природы и что надо изучать настоящую живую жизнь, а не кабинетную схему, чтобы получить подлинную власть над природой».[18]
Но еще годы вейсманисты-морганисты, твердя зады и прописи реакционнейшего учения, порожденного буржуазной биологией, яре пытались отстаивать свои безнадежные в советской науке, народом осужденные позиции.
Мертвецы костлявой рукой хватали живых. Но ряды морганистов редели. Многие ученые, убежденные очевидностью, заявляли о своем отходе от формальной генетики. Молодежь отшатывалась от своих менделистических «учителей» в вузах.
Менделисты же уныло повторяли надоевшее:
— Лысенко уничтожает генетику.
Им хотелось сказать: «мичуринцы». Но надо было вбить клин между Мичуриным и Лысенко по древнему рецепту «разделяй…»
Однажды (это было еще в 1936 году) Лысенко заметил, парируя эти «обвинения» с той живописностью речи, которая свойственна ему и в которой своеобразно отразился народный украинский юмор:
— Если человек отрицает кусочки температуры, то разве это значит, что он отрицает существование температуры?!
Лысенко говорит:
— Я не являюсь любителем дискуссии ради дискуссии в теоретических вопросах. Я дискутирую («с темпераментом дискутирую», уточняет он) только в тех случаях, когда вижу, что мне необходимо для выполнения поставленных тех или иных практических заданий преодолеть препятствия, стоящие на дороге моей научной деятельности.
Он всегда помнит, что эти «практические задания» — хлеб страны, пища миллионов. Как можно шутить, разводить церемонии, когда решается это? «Иван Петрович занимается таким-то вопросом и приходит к очень интересному выводу. Но я держусь иного мления…» Так с издевкой изображает он обычное выступление «оппонента» в академически-церемонном диспуте.