Хинта привык считать убеждения матери суеверием. Он никогда не замечал, чтобы ее обращение к сестрам-жрицам помогало от реальных бед. Но сейчас, после пугающих и жестоких слов Квандры, он вдруг обрадовался, что видит лица этих хранительниц на старинной чаше. Вместе со своими друзьями он теперь принадлежал к другой вере. Он верил в Аджелика Рахна и в Вечный Компас, верил в их собственную версию истории и в сияющий центр вселенной. Жертвенность Джилайси стала для Хинты ближе, чем когда-либо была жертвенность сестер-жриц. Идея активного противостояния, способного менять мир и останавливать войны, казалась ему более достойной, чем религия тихого патриотизма, малых деяний и индивидуального выживания. Однако именно сейчас, когда у него появились собственные убеждения, Хинта вдруг смог понять и принять точку зрения своей матери. Через эти лица он попытался передать ей какой-то мысленный привет. Пусть она найдет свое утешение. Пусть какая-то ее часть останется неуязвимой, несокрушенной, когда она поймет, что ей не вернуть ее детей, когда столкнется с жестокостью новых порядков, наступивших в Шарту. Пусть это будет с ней, если ей самой придется умирать.
Хинта смотрел на лица в узорах чаши и окончательно прощался со своей семьей, побеждал Квандру, отпускал родных, чтобы быть свободным для предстоящей неведомой битвы. Рука Тави по-прежнему лежала у него на плече. Лива медленно шел вокруг круглого стола и с машинальным автоматизмом возвращал на место сдвинутые кресла. Его руки слегка дрожали. Он выглядел ужасно перевозбужденным и немного напуганным, но ему удавалось владеть собой. А Ивара стоял, задумавшись, и смотрел вверх — на пронизанные солнцем слои стекла, на листья растений и на высокое яркое небо. Он глубоко и свободно дышал — его тело пыталось вспомнить те ощущения, которые дарила жизнь внутри купола. Потом он перевел взгляд на своих друзей.
— Мой брат все у меня взял.
— Нет, — ответил Лива. — Ты почти сокрушил его. Я никогда такого не видел. Ему нечего стало сказать. И Прата… я ощущал, как он склоняется на твою сторону. Квандра забрал у тебя только «Джиликон Сомос». Все остальное осталось при тебе. И если Джада Ра все еще существует, то наш лидер — именно ты. Если только ты захочешь, ты сможешь собрать заново всех, кто остался, и они тебя послушают.
— Я не это имел в виду. Я ожидал чего угодно, но только не того, что сейчас случилось. Я знал, что брат не будет растрачивать впустую все эти годы. Я знал, что он найдет себе путь и будет двигаться вперед. Я не сомневался, что он во многом преуспеет. Но я не мог вообразить, что его путь будет так похож на упрощенную версию моего собственного пути. — Ивара провел рукой по лбу, откинул назад прядь волос, рассмеялся. В эту минуту он выглядел не победоносным, но очень живым и неподдельно смущенным. Хинта вдруг ясно увидел, что это тот же самый человек, который на старой записи играл, бегал, целовался, плескался в воде. — Лива, ты помнишь, как Квандра надо мной издевался, когда мы в последний раз встретились все вместе? Однако после этого он сделал ровно то, о чем я говорил: он стал искать ковчег, он вознамерился открыть космос для человечества. Он все у меня взял. Он высмеял все эти сырые, недоразвитые, сомнительные идеи — и сам стал воплощать их в жизнь. А я пошел иным путем. Я все время в себе сомневался. Я ставил под вопрос каждый пункт своей исследовательской программы. До гибели Амики, Эдры и Кири я хотел лишь спасти человечество — мне был интересен любой способ. После их гибели я уже совсем не искал ковчег — я искал их тела, восстанавливал пропавшие моменты тех исследований, которые они провели без меня. Я никогда не знал, что у меня получится на следующем этапе. А Квандра словно бы раз и навсегда написал самому себе сценарий. Он идет по прямой, и неважно, что случается вокруг. Он, должно быть, не замечает ни открытий, ни неудач, не различает крупиц истины, когда пыль истории липнет к его ботинкам. Он отвергает чувство вины. Только теперь, только сегодня, глядя на него, я вдруг понял, насколько мне повезло. Ведь в наши школьные годы и во мне горел тот же энтузиазм, и меня вела, вдохновляла подобная несгибаемая воля. Но только во мне эта воля сломалась. Я перестал бежать, перестал, как механический великан, крушить все препятствия на своем пути. Я упал, упал лицом в ту самую пыль истории. И тогда эта пыль засверкала золотом.
Он продолжал улыбаться, но в глазах его блестели слезы.
— И чем дальше я ломался, тем больше я видел. А потом истина стала приходить ко мне даже тогда, когда я ее не звал. И вот сегодня эта лавина накатывает в последний раз. Я чувствую ее приближение. Квандра думает, что он мой враг. Но сегодня он был мне вестником, словно все эти годы работал на меня. Когда мы встретились, он словно отчитался передо мной, сообщил результаты выполнения своего задания. Но он опоздал: оно было дано слишком рано и слишком давно, а меня не было слишком долго. Разница между его исследованиями и тем, что мы знаем теперь — это пропасть, равная безумию, равная векам и жизням целых поколений исследователей. Только этих поколений не существовало. Мы перепрыгнули через сотню логических этапов; рок и наитие забросили нас в самое сердце прежде неведомой истины.
— У нас совсем мало времени, да? — спросил Тави.
— Да. Нам остался последний рывок, я сам еще не знаю, куда. Но я благодарен. Благодарен за то, что, сломленный и сломанный почти до конца, я встретил тебя и Хинту. Вы двое стали частью моего рока, ваше наитие сплелось с моим. Мы вместе сделали невозможное. А еще вы были одними из лучших, одними из самых добрых людей, которые когда-либо в моей жизни были рядом со мной.
— Спасибо, — прошептал Хинта. Это были первые слова, которые он произнес за последние пять минут. А Тави ничего не сказал — он просто поднялся со своего места и обнял учителя, очень осторожно, чтобы не причинить тому боль. Ивара, который в больнице отверг эти объятия, теперь не смог возразить. Они замерли вместе; голова мальчика лежала на груди мужчины. Ивара подался вперед и поцеловал Тави в лоб. Тот глубоко вздохнул. Глядя на них, Хинта ощутил, как в нем самом поднимается какая-то болезненная волна, противоречивое желание смеяться и плакать, кричать, привлекая к себе чужое внимание, и провалиться в стыдливое небытие, остаться в полном одиночестве. Он перехватил взгляд Ливы и увидел, что тот смотрит на этих двоих с каким-то трепетом, словно это не Тави прижимается к груди Ивары, но призрак Амики, сотканный из света и тени, тихий, исчезающий.
— Да, — сказал он, — ты мог бы позвать всех, собрать остатки Джада Ра. Ты мог бы послать этих людей, послать нас, чтобы мы выступили на каждом из великих гумпраймов. И тогда, возможно, мы бы собрали такую политическую волю, с которой Квандра уже не смог бы тягаться. Но ты ведь этого не сделаешь…
— Я не знаю, что я сделаю. Проблема в том, что мне нужно время. Еще чуть-чуть.
— Он объявил нам войну. Ты же знаешь его. Он не будет ждать. Он не даст нам ни дня, ни часа, ни минуты. Я уверен, что уже сейчас, прямо в своей машине, он говорит с кем-то, отдает распоряжения, заручается помощью, оказывает услуги — и все ради того, чтобы очернить и ослабить нас. Он способен за неделю лишить меня всей той власти, которую сам же мне когда-то и дал. А еще за неделю он перепишет историю моей жизни, сделает меня нищим и безродным.
— Тогда защищайся, — сказал Ивара. Он не отпускал Тави, мягко сложив свои руки на плечах мальчика. — Прости меня, Лива, но я не дам тебе план — не сейчас. Я не Квандра. У меня нет сценария для победы. У меня есть только пыль с крупицами золота. Выиграй мне время, выиграй время всем нам. Я, Тави и Хинта — мы трое сейчас, возможно, самые бесценные умы ойкумены. Мы уже сработались, мы знаем все, что можно знать важного. Нам нужно поговорить между собой, поговорить наедине. У нас слишком долго не было такой возможности. И только потом я хоть что-то смогу тебе ответить.
— Да, я понимаю. — По лицу Ливы Хинта видел, насколько тот уязвлен тем, что его выдвигают за пределы круга посвященных. Но Лива мог это выдержать: он любил Ивару, уважал мальчиков, верил их верой, а его разум говорил ему, что Ивара прав. Сейчас каждый из них должен был заняться тем, что у него лучше получается. В обсуждении Аджелика Рахна Лива был почти бесполезен. Но только он мог вести в этом городе политическую войну. — Тогда я вас оставлю. Говорите втроем. А мне нужно сделать несколько звонков и проверить, как себя чувствует Инка. Надеюсь, она уже приходит в себя.