Мальчик сжал пальцы на рукояти клинка. Его мышцы исполнились сверхъестественной силы. Теперь он чувствовал каждый нерв, каждый пучок тяжей в своем теле, слышал, как от перегрузки трещат кости, как скрипит перчатка на ладони. Он контролировал абсолютно все. И он начал поворачивать свой меч так, чтобы тот отбил пули — одну за другой, все по порядку. Ему казалось, что он двигается ужасно медленно, но на самом деле он вышел на сверхъестественную скорость. В эти мгновения омары перестали видеть людей. Мечей больше не существовало, тела исчезли — остались лишь три вспышки энергии, которые трансформировались с невероятной скоростью. Сверкнули незримые клинки, и пули, срикошетив от них, разлетелись в разные стороны, посекли самих стрелявших.
Около арочного портала завязался ужасный бой. За считанные секунды там погибло столько же омаров, сколько за ночь штурма Шарту. Нанопена и кровь затопили золотой пол. Сотни корчащихся полумеханических тел падали и умирали, разрываясь на куски, но все равно продолжали стрелять. Ошметки плоти перемешивались с осколками металла, гильзы дождем сыпались в салат из искалеченных тел. Мозги выплескивались из голов, кишки вываливались из животов. Гром тысячи выстрелов смешался с воплями раненых. Из пробитых ранцев снопами били электрические искры. Ломались антенны, корчились оторванные руки и ноги. Окровавленные человеческие клинки пылали зеленым огнем.
Больше всего в эти мгновения Хинта хотел, чтобы его восприятие снова замедлилось. Он видел заторможенную, застывшую во времени боль на лицах своих врагов, удивление в их глазах, вдруг снова становившихся человеческими. В их взглядах, исполнявшихся неожиданного страдания, было что-то знакомое; Хинта помнил это выражение у Ашайты, он понимал это страдание — страдание покалеченного существа, которое вдруг осознает, что сам мир поступил с ним несправедливо. Но пули летели сплошной стеной, и нельзя было опустить клинок, остановиться, нельзя было забывать, что все эти существа уже мертвы, что они сделали свой выбор, что они рабы и слуги чудовищной силы, которая хочет, чтобы такая мясорубка продолжалась везде и всегда — на протяжении эонов, в каждом из обитаемых миров и до самых пределов вселенной.
Эти первые мгновения битвы в субъективном восприятии Хинты превратились в долгие минуты и со страшной ясностью навсегда врезались в его память. Несмотря на то, что он убивал отвратительных тварей, яд чужого страдания быстро проник в его сердце. Он повторял себе, что делает все это ради благой цели, ради собственной жизни и жизней своих друзей. Но чем дольше он видел ужас, чем больше пуль отлетало от его клинка, чем больше смертей он приносил, тем большая усталость его охватывала. И Хинта ощутил, как что-то надрывается в нем. Его глаза затянулись поволокой слез, и сморгнуть эти слезы было невозможно, потому что веки едва ли могли моргать быстрее, чем летят пули. Он понял все то, чего еще не понимал, понял плач Джилайси, печаль воинов; ужас всех войн до конца вошел в него. Убийство было преступлением, война была массовым убийством, адом, и этот ад разворачивался здесь и сейчас. Кровь текла по золотым ступеням, узор на скафандрах стал багряно-белым. Все вокруг начало напоминать огромный кусок разверстого мяса.
А потом бесконечно растянутый крик Ивары, наконец, сложился в единую фразу.
— Сквозь них!
Сотня омаров умерла, пока произносились два этих коротких слова, тысяча пуль отскочила от волшебных мечей. Друзья достигли арки. Хинта едва ли различил за пеленой слез лицо того омара, который оказался прямо перед ним в этот момент; он разрубил чудовище от макушки до паха и одним ударом отбросил половинки тела в разные стороны от себя. Они прорвались сквозь стену врагов. Они двигались безумно быстро, омары не могли повернуться вслед за ними с такой же скоростью, и получилось, что теперь большая часть монстров оказалась спиной к своим противникам. Град пуль закончился — омары еще стреляли, но цель уже ушла из их прицелов.
За аркой открылся прямой тоннель, плавно сужавшийся и полого уходивший в глубину Меридиана, с ребристыми стенами, из которых выступали опорные балки. Почти все балки были иссечены следами попаданий, почти за каждым выступом лежало чье-то тело. Здесь были люди разных эпох и культур, и все они погибли давным-давно: скафандры истлели, лица за стеклами шлемов ссохлись, в провалах глазниц тлел слабый отсвет фиолетового сияния. Хинта уже видел таких мертвецов в своем видении — но теперь они были перед ним наяву. Он знал, кто они и почему пали. Все они участвовали в войне между светом и тьмой, в великой затянувшейся битве, которая снова и снова захлестывала Землю — но каждый из ее действительно значимых эпизодов заканчивался именно здесь, в этих стенах. По позам мертвецов можно было понять, что кто-то из них защищал этот проход, а кто-то пытался взять его штурмом, но история стерла все различия, и теперь уже невозможно было определить, кто из них был на стороне света, а кто на стороне тьмы, кто победил, а кто проиграл — все они обратились в пыль. И та же судьба ожидала омаров, которые только что погибли в дикой бойне у арки.
Они еще бежали через галерею мертвецов, когда услышали какой-то новый ужасный звук, нарастающий позади. В первое мгновение Хинта решил, что это вопли раненых омаров, которые начинают осознавать свою боль. Но этот крик был слишком страшным даже для раненных омаров; еще никогда Хинта не слышал, чтобы столько страдания, мольбы, отчаяния слилось в одном хоре. Он рискнул обернуться — и увидел, что все те омары, которые несколько мгновений назад погибли, теперь снова вставали на ноги. Беспощадные обжигающие жгуты энергийной Бемеран Каас извивались вокруг их разрушенных, истекающих кровью тел, глаза в десять раз ярче сияли фиолетовым светом, всполохи огня просыпались в дулах оружий. А из их ртов, вместе с кровавым паром, рвался этот жуткий мучительный вопль. Тьма не отпускала своих слуг, не давала им последней пощады, не позволяла им умереть — она приковывала их души к мертвым телам и гнала вперед. Плазматические монстры сочетались с искалеченной плотью киборгов, и из этого немыслимого брака рождалось новое поколение чудовищ — самых ужасных, самых несчастных и самых опасных.
Из последних сил они добежали до конца тоннеля, прорвались в арку, прижались к стене. В то же мгновение омары начали стрелять. Теперь их пули летели со сгустками плазмы; трассирующие фиолетовые лучи протянулись от выхода из тоннеля. Град выстрелов обратил золотой пол в дымящуюся металлическую рухлядь. Хинта понимал, что им всем нужно бежать дальше, что через минуту тоннель будет полон омаров, и те полезут через узкий проем, и их снова придется рубить. Однако он лежал у стены и чувствовал, что не может сдвинуться с места. Его стошнило. Запахи рвоты и крови заполнили скафандр. Он не мог понять, откуда кровь, а потом до него дошло, что она течет из носа и идет горлом вместе с рвотой. Его слезящиеся глаза заполнила тьма.
— Что со мной? — задыхаясь, прохрипел он.
— С нами, — ответил Тави. — Мы значительно превысили возможности своих тел.
Словно в подтверждение его слов, страшная боль прокатилась по рукам и ногам Хинты. Он застонал, скорчился. Потом воздух в его скафандре наполнился каким-то новым освежающим запахом, и ему стало немного легче. Из сопелка напротив рта ударили струйки воды, смывая рвоту и кровь. Хинта попил, облизнул губы и почувствовал, что может встать. Опираясь на меч и на стену, он кое-как поднялся на ноги. Зрение возвращалось к нему. Зала, в которой они находились, выглядела как храм — огромная, с вычурными колоннами и сложносочиненными лестницами, спускавшимися отсюда вниз. У каждой колонны, на каждой лестнице лежали груды мертвых тел.
— Кажется, я что-то вспомнил, — стараясь отдышаться, сказал Ивара. — Это и есть Залы Великого Возрождения. Мы с Тави проходили здесь. Только тогда глаза мертвых еще не светились. Что-то произошло. Бемеран Каас изменила…
Не договорив, он ринулся в бой — омары прошли тоннель. Несколько минут назад они защищали вход в комплекс и стремились не пропустить людей внутрь. Теперь стороны поменялись местами, и уже люди защищали вход, стараясь не пропустить омаров вслед за собой. Хинта рубил кашу из напирающих уродливых тел и ощущал, как им овладевает странный покой. Он больше не боялся. Голова кружилась, в глазах еще были черные точки, и тело словно бы лопнуло изнутри, но остаточный вкус крови и рвоты вдруг придал ему сил. Он наконец-то ощущал себя наравне со своими врагами. Ему легче было калечить и убивать, когда он сам страдал. Эта бойня стала к нему ближе, обрела настоящий вкус и запах — стали и кислоты, крови и желчи: обжигающий коктейль.