На какие-то мгновения все замерло и стало очень тихо. Омары не стреляли. Люди не бежали и не нападали. Две армии застыли друг против друга. Одна состояла из профессора и двух мальчиков. Другая насчитывала тысячи лучших за историю этой планеты солдат-фанатиков. Весь мир был в их руках, все войны должны были завершиться здесь — в этой просторной пещере, в тысячах метров под поверхностью земли, у врат перерождения, которые могли служить как добру, так и злу. За спиной у людей мерцал недружелюбный им фиолетовый свет. За спиной у омаров неприкосновенным золотым щитом сверкали Великие Врата. Скафандры людей были полностью покрыты кровью — ни проблеска золота. Омары и мертвецы стояли черной стеной с мелькающими в ней вспышками фиолетовых звезд.
В это затянувшееся мгновение Хинта понял, что молится. Он молился так же, как Тави молился, когда они шли по тоннелям колумбария Литтаплампа. «Пожалуйста, — думал Хинта, — пусть вселенная света прикоснется к нам, как мы стремимся к ней. Пусть сам Итаирун, сам Хиасохо и сам Аджелика Рахна поверят в наше представление о добре. Ведь мы верим в их представление о добре. Но у нас есть и наше собственное, иное, малое представление о добре. Для нас добро — это наша дружба, наша любовь, наше обычное счастье, наша маленькая человечность. Пусть они вернут нам все это в час, когда мы играем роль их орудий в этой ужасной битве».
Он молился беззвучно. И пока длилась его мысль-молитва, две армии не двигались с места. «Великое золото твоих клинков у нас в руках, — думал Хинта, — так не дай нам потерять золото наших душ. Я пуст. Боль наших врагов выжгла мне сердце. Значение нашей роли испепелило мою волю. Эта бойня сковывает и соблазняет меня. Темная сторона моей души и моя старая злоба выходят наружу. Все, от чего я хотел отречься, становится во мне главным. Я убиваю врагов не ради добра и не ради будущего, а лишь потому, что ненавижу их и боюсь моей прежней слабости. Моя новая сила делает меня похожим на них. Я не хочу платить такую цену лишь за то, чтобы доказать мое отличие от моего слабого и трусливого отца. Помоги мне. Помоги мне. Помоги мне. Верни мне меня. Верни нам нас. Верни все то, что стало важным за последний год».
Хинта молился, но при этом ничего не ждал, не испытывал никакой надежды. В это мгновение он поверил, что все потеряно, что их круг уже распался, а связь осталась в прошлом. Он думал, что впереди для них ничего нет: только этот последний бой, в котором они, вероятно, победят, но потеряют суть самих себя. В своих мыслях Хинта не предавал золото, не роптал на отпущенную ему роль. Но, сам того не замечая, он начал воспринимать себя как маленькую марионетку, которая должна пожертвовать собой ради великой цели. Он чувствовал, что ему дали оружие и использовали.
Хинта не знал, что в это мгновение его друзья молятся точно так же, как и он сам.
«Дай мне силу, — просил Ивара, — чтобы я не предал Тави, когда и если увижу, как Амика возвращается в мир живых. Дай мне силу остаться тем, кто я есть, сохранить каждую из моих жизней. Пусть моя новая жизнь не будет отменена сегодня. Пусть во мне хватит любви на двоих, а дружбы — на многих. Я не хочу, чтобы тьма забрала у меня половину меня. Почему я ничего не чувствую? Почему мне не больно, когда Тави отрывается от меня? Почему я не страшусь его детских слез? Верни мне мой страх, мою ответственность, мое настоящее. Прошу тебя».
«Я желаю своей смерти в бою, — думал Тави, — и не могу думать о боли, которую принесу своим друзьям. Мне мнилось, будто я стал подобен Джилайси. Но теперь я знаю, что это не так. Мои глаза сухи, и не в моей власти спасти этих существ, которые гибнут под моим клинком. Я запутался, запутался куда сильнее, чем мои друзья. Моя страшная гордость губит меня, заставляя вырываться, бежать впереди других. Прошу тебя, дай мне силу быть скромным. Верни мне слезы, слабость и память о тех, кто рядом. Я заблудился. Здесь, в моем хрустальном лабиринте, я потерял души и своих врагов, и своих друзей. Прошу, верни мне знание о том, кто я на самом деле. Я хочу назад. Я хочу быть тем восхищенным мальчиком, который в ламрайме нашел нить своей судьбы. Я точно знаю, что это моя нить. Так почему же она привела меня к этой гордости и этой пустоте?»
И на все эти молитвы пришел ответ.
Хинта увидел сонм душ. Тысячи и тысячи светлых силуэтов проступили сквозь черно-фиолетовый мрак армии Бемеран Каас. Полутемная пещера наполнилась белым сиянием, словно сам день приходил на смену ночи. Потрясенный Хинта смотрел, как души идут к нему и его друзьям со всех сторон. Раньше ему казалось, что он видит целые легионы душ, но теперь их стало еще больше. Как снег в холодные времена укрывает собою землю, так души укрыли собой ад этого подземелья.
Большая часть силуэтов не обладала индивидуальностью черт, но два выделялись среди других. Это были юноша и мальчик. Держась за руки, они подошли прямо к замершим героям. В юноше Хинта узнал человеческий облик Аджелика Рахна. А в мальчике он узнал Ашайту. Но этот Ашайта был иным, чем при жизни. Его лицо изменилось, в нем больше не было уродства: глаза стали немного меньше, но сохранили свою красоту и бесконечную синеву, подбородок стал нормальным, так что Ашайта мог нормально улыбнуться. Но самым удивительным было то, что в этом здоровом лице Хинта безошибочно угадывал своего брата. Он ни на мгновение не усомнился, что это именно Ашайта стоит перед ним. При этом он видел, что это уже лицо фавана таграса, в нем был теперь и кто-то еще, какой-то другой дух. Но этот новый дух жил с духом Ашайты в таком абсолютном мире, в такой невероятной гармонии, что они вместе казались более единым и цельным человеком, чем тот, кем брат Хинты был при жизни.
— Ашайта, — произнес Тави. Хинта оглянулся на друга и увидел, что у того в глазах мерцает отсвет белого сияния, а по щекам текут слезы. Потом Хинта снова посмотрел на двух призраков и увидел, что те улыбаются.
— Ашайта — мой ответ всем вам, — беззвучно сказал Аджелика Рахна. — Он тот, кого вы любили, тот, кого вы потеряли. В нем вся чистота вашей дружбы, вся простота ваших жизней. Он тот, без кого не пройти последнюю битву. Он ваш талисман, мост между душами, тихий свидетель разговоров, хранитель сердец.
Хинта чувствовал, что ему самому наворачиваются на глаза слезы. Однако это еще не была настоящая боль. Ашайта разделился на три силуэта, каждый из которых протянул вперед правую руку и, словно открывая какую-то дверь, вошел в одного из них. И вот тогда, когда рука брата проникла ему в грудь, Хинта ощутил настоящую боль. Он закричал и услышал, как его друзья кричат, стонут и плачут рядом с ним. Их души вырывались из тенет Бемеран Каас. Безразличие, оцепенение были утрачены. Хинта испытал страшную ясность. Он вспомнил все. К нему вернулось ощущение, какое бывает в пальцах, когда гладишь лист растения. Он вспомнил тепло рук родителей. Запах изо рта подвыпившего отца. Смех Тави. Дни учебы и дни, проведенные в ламрайме. Лапшу Фирхайфа. Примитивное устройство Иджи. Полутьму гаража. Шум гумпрайма. Ветер на тропе вдоль Экватора. Жухлую зелень шартусских фратовых полей. Ужас смерти брата. А потом он вспомнил лицо каждого из омаров, которых он сегодня убил. Сразу три горя обрушились на него. Одно было его собственным — он потерял свое детство и свой дом. Другое было горем за мир. А третье было горем за его врагов. Только теперь, только в это мгновение он по-настоящему научился не хотеть войны. Он помнил труп растерзанного омара, который висел на крюке в Шарту, и понимал, что делает сейчас почти то же самое. Он не мог этого принять, но и уйти не мог. Теперь он знал, что жизнь — это вынужденное противоречие. И еще он ощущал абсолютную преданность своим друзьям. Он знал, что их изоляция друг от друга — темное наваждение. У них не было отдельных мотивов. Он, Хинта, так же хотел вернуть друзей Ивары, как и сам Ивара. Он, Хинта, так же хотел стать героем, как и Тави. Они не могли попасть сюда по одному. Их было трое. И у них было три ключа, три клинка, три судьбы, чтобы открыть врата. При этом Хинта ощущал Ашайту внутри себя, словно свое второе «я». Он слышал, что брат внутри него рассказывает ему, как любит его, как благодарен ему, как понимает его боль. И одновременно Ашайта говорил о том, как любит Тави и как любит Ивару. Через мысли Ашайты Хинта знал мысли своих друзей. Их сердца, связанные узами величайшей дружбы и призрачного родства, превращались в одно единое сердце.