— Возможно. Это страшно. Если это снова произойдет, на этот раз люди погибнут почти совсем. Человечество ведь так и не восстановилось после прежнего удара.
— Но ведь это очень глупо. У литского правительства есть все для того, чтобы начать ремонтировать Экватор.
— Мой отец считает, что у них другой план. Он уверен, что «Джиликон Сомос» производит больше топлива, чем может употребить. Они скупают фрат по всей стране. Один центнер фрата — это примерно один галлон топлива. На десяти галлонах весь Шарту живет месяц. А эти огромные поля — здесь миллиарды тонн. Их вывозят, и вывозят, и вывозят… И наши поля — лишь крупица на краю литских земель.
— Но что толку от топлива, если весь мир рухнет? Или Атипа думает, что они собираются отогреть им планету без использования Экватора?
— Ты оптимист. А мой отец — пессимист. Он уверен, что они будут греть только себя. Допустят катастрофу, дождутся, когда все остальные вымрут, а потом уже отремонтируют Экватор.
— Безумие.
— Наверное. Однако отец в этом уверен. Говорит, что Лит устал от войн и восстаний, и что с олигархов и меритократов из «Джиликон Сомос» станется решать свои мелкие проблемы, уничтожив все вокруг.
Тави даже рассмеялся, однако потом посерьезнел.
— Надеюсь, Атипа Фойта не прав.
— Он не единственный так думает. Я же через обучающую станцию могу входить в литтаплампскую сеть. Там есть люди, которые пишут то же самое. — Хинта все смотрел на трещины в стене Экватора. — А теперь мы собираем фрат, который продадим Фирхайфу, а тот продаст его «Джиликон Сомос». То есть, в конце концов, этот фрат тоже станет частью их зловещего плана. Если…
— Если, конечно, этот зловещий план в действительности существует, — парировал Тави. — Слушай, нам ведь нужны карманные деньги, так? И потом, неужели отказавшись от увеселительного похода в ламрайм, мы нанесем реальный удар по «Джиликон Сомос»?
— Нет. Не знаю… Но мне все равно противно думать, что и мы, и весь Шарту, и еще множество людей, возможно, помогаем им исполнить план, в конце которого нас ждет смерть, а их — глупая кровавая победа.
Еще долго они лежали, глядя на махину Экватора, а потом вернулись к работе.
Когда фрат был собран, его пришлось перевалить в кузов Иджи. Ослик взвесил кучу и показал достойную цифру в сто тридцать шесть кило. Затем поверх кучи сел Ашайта, и они двинулись назад, в Шарту. Обратный путь показался им коротким: они шли быстро, их подгоняли голод и чувство законченной работы. Слишком усталые, чтобы поддерживать беседу, они молча обогнули спирали тихоходной дороги, прошли Слепой Изгиб и еще через сорок минут выбрались к большой скале, откуда уже открывался вид на Шарту.
Поселок лежал внизу россыпью серых двухэтажных блоков. Почти все здания были из пластика и стояли на рессорах, позволяющих в случае землетрясения смягчить удар. Купола крыш пестрели слуховыми окнами, сияли на солнце стальные опоры радиовышек. Облака белого и розового пара поднимались над бойлерами и воздухоочистительными установками. Сети коммуникаций паутиной тянулись прямо по красной земле: перекрученные пучки проводов, трубы водопроводов, спаренные кислородно-азотные шлейфы. Целые улицы были соединены в единое пространство с помощью раздвижных полупрозрачных переходов. Внутри этих круглых гармошек люди ходили без скафандров.
Монорельс тихоходного входил в самый центр Шарту. Сам поезд сейчас стоял у парящего в воздухе технического перрона, а машины и люди перекидывали фрат на грузовые платформы.
— Надо успеть, пока идет погрузка, — сказал Хинта, — а то потом придется ждать несколько часов, пока он съездит в город и вернется.
— Я думал, мы пообедаем, — жалобно выдохнул Тави.
— Может, Фирхайф нас угостит.
Они ускорили шаг. Иджи, не сбивая темпа своей механической ходьбы, следовал за ними. Но прежде чем они достигли погрузочной зоны, кое-что произошло. Среди камней, в том месте, где тропа вливалась в окраинные улицы поселка, было расчищено место под открытую спортивную площадку. На ней собралось с десяток подростков. Четверо играли в футбэг, остальные сидели вокруг, наблюдая за состязанием и потягивая напитки из прикрученных к шлемам банок. Когда Хинта и Тави проходили мимо, один из зрителей, Круна, обернулся в их сторону и включил громкую связь.
— Улипа на куче фрата, — крикнул он. — Что, Хинта, решил заработать на вставную челюсть для своего убогого братца? Твой богатенький дружок не подает тебе милостыню?
Внешне Хинта никак не отреагировал, лишь сбавил шаг и положил руку на шею Иджи, как бы заслоняя брата.
— Эй, улипы, омаролюбы! — продолжал орать Круна по громкой связи. — По-твоему, Хин, это прилично, твое страхобратище водить на люди?
Хинта уменьшил в своем шлеме громкость внешнего звука, и голос Круны сделался тише.
— Если уж твоя семейка не в силах убить это существо, то лучше бы вам прятать его. Как постыдный секрет. Как зад в говне. Верно я говорю?
Они загоготали.
— Мы омаров убивали, и кишки им выпускали, дула в жопу им втыкали, яд в глаза им заливали!
— Омареныша мы ищем, в темноте он страхом дрищет, за туманом горько плачет, братика тупого кличет!
— Что слюнявка нам сказала, когда в бошку ей стучали? Мы не поняли ни слова, так как весь язык омарий это каша из мычанья!
За новой речевкой последовал взрыв смеха.
— Беги-беги, спасай своего слюнявого уродца-улипу! — крикнул Хинте вслед Круна. — И литтаплампскую девочку свою прихвати! Только она все равно тебе не даст. А если и даст, то не тебе, а твоему братику-омаренышу. Чтобы беременеть жопой и плодить из нее подобных ему слюнявых недоделков!
Кровь бросилась Тави в лицо с такой силой, что красные пятна стало видно даже сквозь стекло шлема и кислородную маску. Он потянулся к громкой связи, но Хинта его остановил.
— Не надо.
— Но почему?
— Их больше, и из-за твоей матери ты для них все еще чужак. Скажешь им хоть что-нибудь — станет только хуже для нас обоих.
Мимо проехал дрон: два эшелона колес, четыре шаровидных кузова. За шлейфом поднятой им пыли обидчики исчезли из виду. Потом Хинта ощутил, как Ашайта трогает его за плечо. Лицо младшего дергалось. Хинта остановился и включил брата в их с Тави радиоканал.
— А ня мьются? — пуская слюну, спросил Ашайта.
— Нет, они не смеются над тобой. Они просто кричали. Это было не нам.
— А я мал, на мью. — Когда Ашайта переживал, его голос становился совсем тонким, слова комкались и путались, фразы превращались в кашу.
— Успокойся, ладно? Все хорошо. Помнишь Фирхайфа? Мы сейчас идем к нему. Может быть, он нас угостит. А если нет, то после пойдем домой, и я тебя покормлю.
— Лва?
— Да, купим тебе лиаву, но уже после обеда. Хорошо?
— Шо.
Они снова двинулись вперед. Тави часто и расстроенно оборачивался на Ашайту. Хинта шагал рядом с Иджи, взяв руку брата в свою. Дыхание младшего постепенно выравнивалось.
— Он будет в порядке? — спросил Тави.
— Не знаю. После таких моментов он иногда начинает плакать. Долго. Ничего, однажды один из этих уродов попадется мне в подходящее время в подходящем месте, и я сорву с него дыхательную маску. Чтобы он задыхался всю оставшуюся жизнь, как наша мать, и чтобы другие смеялись над ним, как он над нами.
— Ты же это не серьезно?
Хинта чуть пожал плечами.
— Почему они так тебя ненавидят?
— Не меня. Они ненавидят именно моего брата. Потому что боятся.
— Как можно бояться Ашайту?
— Ты кое-чего не знаешь про обычаи Шарту. Но это и не удивительно, про это почти никогда не говорят. Никто не любит это обсуждать. Но очень многие здесь считают, что таких, как Ашайта, не нужно оставлять в поселке. Они думают, что по решению родителей таких детей следует или убивать, или бросать без скафандра в пустошах за южным краем полей.
Движения Хинты стали скованными, говорил он через силу.
— Но это же одно и тоже, — шокированно произнес Тави.
— Не совсем. Такие, как Ашайта, иногда, пусть и очень редко, выживают без скафандра. Омары пустошей забирают их к себе и восстанавливают их тела с помощью нанитов. Эти дети, научившиеся дышать атмосферным воздухом, вырастают потом в монстров и становятся нашими врагами. А все те, кто кричит гадости моему брату, просто видят в нем маленького омарчонка.