Раньше приходилось хозяйствовать на морге, двух, но они хоть были свои, собственные. А теперь в руках не было ничего. То и дело доносились слухи, что банк отнимет все, потому что они мало того, что не уплачивают в срок за землю, но и с процентами не справляются. Этому и верили и не верили, но все же могло ведь случиться и так… И без того ничего не было своего собственного. А белый песок смеялся в глаза над всеми трудами и усилиями.
В конце концов у Матуса совсем руки опустились. Ему уже ничего не хотелось. Да и к чему? Все равно все пожрет песок.
Тогда внезапно нашла в себе неожиданную энергию Матусиха. Она накопила немного денег за яйца, за масло и собралась в город на ярмарку. Привезла поросенка. Поросенок был маленький, худой, но все же стал как-то выправляться. Угождала она ему, как могла. Бывало, еще впотьмах бежит к реке и до полудня копошится в ледяной воде, ногтями выдирая со дна ракушки на корм для поросенка. Воняло это в горшке, как смертный грех. У Матуса вся охота к еде пропадала, когда на плите варились ракушки. Но поросенок рос. Потом они продали его, купили другого, в доме появились кое-какие гроши, и Матусиха уже крепче вцепилась в этих свиней. И Матусу пришлось признаться, что если бы не свиньи, то они так бы и пропали с ребенком на своих двадцати пяти моргах. Теперь он жалел, что, перебираясь на новое место, сбыл свои сети и вентери, — все же рыбная ловля кое-что давала. Но тогда ему казалось, что одно дело на двух моргах, а другое — на двадцати пяти. Вроде как не пристало ему теперь возиться с рыболовством. Как же! Ему ведь предстояло стать земледельцем, зажиточным хозяином. Пусть уж деревенская беднота живет с воды, в воде мокнет.
А теперь пригодилось бы! Вот только трудно купить новые сети. Трудно сколотить на лодку, хоть и считалось, что их продают дешево — особенно если кто справлял себе новую, а старую хотел сбыть.
Иной раз его тянуло к реке, — ведь сколько лет он жил ею. Вода была благодарнее, чем земля. Ее не приходилось ни обрабатывать, ни кормить, в нее не надо было бросать зерно, которое не хотело всходить. Рыба множилась и росла сама, без участия человеческих рук, хотя, правда, и ее становилось все меньше. Уже не попадались такие щуки и угри, как в его молодые годы, когда стоило раз поставить вентерь, раз закинуть сети, чтобы привезти домой без малого полную лодку. Но все же рыба еще была и как-никак кормила деревню.
А он польстился на землю — не на землю, на чистый, голый бесплодный песок.
Матус со злостью пнул ногой сухой ком, лежащий на краю поля, и медленно пошел к избе. Ему не хотелось возвращаться к бабьим причитаниям, к слезливым жалобам. Хотя и удивляться тут было нечему, — человек не каменный: когда приходило новое несчастье, уже трудно было выдержать. А несчастье надвигалось — верное и неизбежное. Баба еще могла обманывать себя, но у Матуса не оставалось никаких сомнений. Свиньи не ели уже третий день. Матусиха с замирающим сердцем присаживалась на корточки у порога хлева и смотрела. Они лежали обе на боку, жирные, откормленные, и мутнеющими глазами вяло водили по стенам хлева.
— Молока им дать, что ли? — мрачно сказал Матус, на миг перестав рубить дрова.
— Молока…
Агнешка на мгновение задумалась. Наконец, решительно поднялась на ноги.
— Сбегаю к старостихе. Буду полоть лен, отработаю.
Вскоре она прибежала с кувшином молока.
— Дала. Уж там какая она ни есть, а все не злая баба.
— Да ведь ты отработаешь, — пробормотал Матус.
— Понятно, отработаю! Но все равно она не скупая, всегда даст, не то, что другие.
Она засуетилась вокруг свиней. Налила в черепок молоко. Как раз в это время из избы выполз заспанный Владек. Он засунул пальцы в рот и удивленно смотрел на происходящее.
— Молоко?
— А ты тут не путайся под ногами! Молоко для свинок, потому что они есть не хотят, понимаешь?
Он замолчал. Стоял в своей короткой рубашонке и смотрел, как мать подставляет черепок прямо к свиным рылам. Та, что поменьше, чуть приподнялась и понюхала.
— Пьет! Пьет!
— Э, куда там, пьет!
— Подожди, вот осмотрится и выпьет…
Но свиньи не обращали внимания и на молоко. Они лежали неподвижно и время от времени тихонько стонали. У Агнешки сердце разрывалось.
— Окурить их, что ли?
— Не поможет! — сплюнул Матус. — Все равно сдохнут.
Она вскрикнула от негодования.
— Не болтай невесть что! Жара такая на дворе, пот им дух и сперло. Нажрались, может, какого-то зелья. Да это пройдет…
— Так тебе и пройдет! Зараза на свиней напала, вот и все. Точнехонько так и Марцыновы свиньи хворали, на третий день и загнулись.