— Живей, вон там высадимся, — командовал Захарчук. Мальчонка высунул язык и стремительно греб к зеленому заливу, над которым нависали огромные серебристые вербы.
А ветер стихал на миг и налетал с новой силой. Потом он уже не прекращался, дуя низом, ожесточенно, упорно. Тростник так и пригнулся к воде, листья белых лилий повернулись на бок и торчали ребром, вода приняла стальной оттенок.
— Беда идет, — сказал Захарчук. Но тут лодка уткнулась в берег, нос ее зашуршал по чисто промытому песку. Они выскочили и с трудом вытащили лодку на поросший чебрецом и золототысячником склон, спускающийся к самой воде.
На мгновение утихло. А потом снова завыл ветер, страшный, необузданный. Пригнулись ольхи, тучей понеслась сорванная листва, заскрипели старые, перекрученные стволы. Стало почти темно.
— Побежим к Радзюку. Беги под деревьями.
Мальчик заработал ногами, изо всех сил поспешая за отцом. Ноги путались в высокой траве, в душистых стеблях, не успевших еще остыть после утренней жары. Белели и желтели медуницы, целыми полянками краснела гвоздика, хлестала по босым ногам скабиоза. На бегу мальчик заметил уже совсем красную землянику — сколько ее тут было! Но когда он хотел наклониться, вдруг загремело, и молния ударила так близко, что оба подпрыгнули. И в тот же миг крупные редкие капли дождя упали, относимые в сторону ветром.
— Скорей! Скорей!
Запыхавшись, добежали они до зеленой чащи вокруг радзюковой избы, вскочили в узкий низкий коридор калин, густо оплетенных хмелем.
В кустах радзюковы девчата бились с коровой, которая ни за что не хотела выйти на открытое место. Они тащили ее за рога, за хвост, хлестали по бокам вербовым прутом, но корова уперлась широкими копытами в землю и одуревшими глазами уставилась на что-то, одной ей ведомое. Захарчук зашел сзади и вдруг с криком ударил. Испугавшись, она подпрыгнула и теперь уже легко позволила загнать себя в стойло.
— Родители дома?
— Дома. Где ж им быть? — удивилась Стася, старшая из девчат.
Дождь уже лил вовсю. Небо гремело, сверкало, грохотало, в воздухе стоял непрерывный гул.
— Не иначе, град будет, — поглядывал в окно Захарчук.
— Не болтайте невесть что! Град! Откуда в эту пору град? — сердилась Радзючиха, крестясь при каждой молнии.
Они стояли у окна и смотрели. Полил дождь, такой частый, что стоял серой стеной перед окном. Сквозь нее едва виднелись навес и верба, растущая посреди двора. В одно мгновение повсюду разлились огромные лужи, понеслись узкие, быстрые ручейки, вода запенилась в каждой ямке, в каждом углублении. Ветер дул с такой силой, что верхушки верб почти касались земли, серебристые веточки хлестали по широко разлившимся лужам.
— Господи Исусе, господи Исусе, — шептала Радзючиха и спешила занавесить окно с той стороны, где сильнее всего сверкала молния.
Девочки сбились в кучку в углу, и маленький Захарчук старался не смотреть в их сторону. Что ему до девчонок, да еще до радзюковых! Очень уж они нос задирают, и кто их знает, почему.
По крыше забарабанил частый мелкий дождь. С кровли посыпались белые крупинки, рассыпались жемчужинками по траве, по лужам. Они высоко подскакивали, пока, наконец, не улеглись на земле белыми островками.
— А вот и град, — спокойно заметил Захарчук.
Радзючиха не выдержала. Накинув на голову юбку, она выскочила на ветер, под град и ливень. За вербами у них был участочек ржи — единственный клочок, который им удалось вырвать у песков и приозерных болот.
Частый град бил в хилые колоски, их рвал ветер, валил на землю ливень. Большие лужи стояли в бороздах, в них мокла поваленная, избитая, иссеченная рожь. Поломанная солома торчала во все стороны, взъерошенная, колючая, непохожая на себя. Там, куда град бил гуще, остались лишь голые плеши, засыпанные белыми крупинками.
— Господи Исусе, господи Исусе, господи Исусе, — беззвучно шептали губы женщины. Сухими глазами смотрела она на бедствие. Жгло веки, но слезы не приходили.
Ее до костей пронизывал ветер, и она, наконец, почувствовала болезненные удары ледяных шариков по голове, по лицу и по рукам. В одну минуту она вся промокла до нитки. И вернулась в избу.
— Ну что?
— Чему же быть? Все до последнего выбило. И соломы не осталось.