Радзюк беспокойно завертелся на скамье, но ничего не ответил. Захарчук дипломатически молчал. А мальчик был весь поглощен любопытным зрелищем.
На сарае, высоко, на самом гребне, расположилось большое косматое гнездо. Над ним торчала голова аиста с длинным клювом. Аист прильнул плашмя к гнезду, распростерся на нем и замер, низко склонив клюв.
— А он почему не спрятался? — вырвался у мальчика вопрос, хотя он совсем не намерен был разговаривать с радзюковыми девчатами.
— У него птенец.
— Один?
— Один. Трое было, так они их повыбрасывали из гнезда, аисты-то. Один еще жив был, так тато взяли и отнесли назад в гнездо. Так они опять выкинули. Ну, тут он уж совсем убился.
— А этого одного растят?
— А этого растят. Потому он так и сидит, чтобы птенец не промок…
— Вот и перестает лить.
— О, еще опять польет, раз аист не шевелится.
Град прекратился. Дождь стал реже, ветер утих. Но вдруг надвинулась новая туча, и дождь полил с удвоенной силой. А аист все сидел как ни в чем не бывало.
— Как бы у меня лодку не снесло, — забеспокоился Захарчук.
— А вы на воде оставили?
— На берег вытащил, привязал вроде крепко, да ведь ветрище-то какой!
— Ужо утихнет. О, вон аист зашевелился!
Аист и вправду шевельнулся, тяжело встал и принялся расправлять длинные яркие ноги. Потом наклонил голову и, видимо, присматривался к аистенку.
Посветлело. Ветер теперь шел верхом, гоня перед собой тучи, из которых еще падали редкие капли.
— Ну что ж, давай собираться помаленьку.
— Обождите еще немного, пусть хоть вода сойдет, — вежливо удерживал Радзюк. — Вот я выгляну, что там на божьем свете делается.
Вышли все. У самого порога стояла огромная лужа, вода протекла и в сени.
— Тато, тато, глядите! — закричала Стаська.
— Вот те на! Навес повалило.
Косматая шапка навеса, укрепленная на четырех жердях, лежала на земле, как трухлявый старый гриб.
— Мы и не слыхали!
— Как тут услышишь, такой грохот был, ведь без устали гремело.
Мир на глазах светлел. Быстро неслись тучи, все более очищая небо. В его сером омуте появились голубые полосы, солнце сверкнуло на мокрых листьях деревьев, заиграло тысячами искр в капельках воды. Вдруг прояснилось. Бодрящий воздух хрустальным куполом встал над омывшейся и чисто выполосканной землей. Аист на сарае стоял и отряхивал от дождя широкие крылья. Теперь у его красных ног маленький Захарчук заметил маленькую головку аистенка.
Пробираясь лугом, они промокли до пояса. Вода здесь быстро впитывалась в песок, но в ямках среди медуницы и чебреца еще стояли лужи. Лодка была на месте, но облик озера за это короткое время совсем изменился.
Они сели в лодку и медленно поплыли. На воде лежал слой листьев, ветру удалось вырвать с корнями целые кусты резака, частухи и стрелолиста. Они валялись, брошенные на берег.
— Ольху сломало.
Верхушка дерева лежала в воде. Повалило и большую трухлявую вербу, и лишь ствол ее торчал над водой. Ветви были в глубине, от поверхности ко дну, — диковинное водяное дерево, непроглядная чаща!
— Ох, и язей здесь будет уйма… — вздохнул Захарчук, минуя подводный лес.
Заплескали весла.
— Кто-то плывет.
— Лущак и Гроховский.
— Ну, как там?
— Э, плохо. Ну и гроза была! Дерево повалило. Я как раз говорю, что язей здесь будет уйма.
— Либо будет, либо нет. Вы не слышали, что граф хочет старый рукав арендовать?
— Граф? Не болтайте пустяков! Что у него, прудов мало?
— Староста из Мацькова говорил. Будто уже и к старшине граф ездил.
— Э, на что ему это, еще и старый рукав?
— Спросите лесничего, он вам то же скажет. Вроде недоволен, что к его берегу лодки привязывают…
— Да что, убудет его берега, что ли? Или за эту кривую вербу так держится? Так никто ее не съест.
— Я там не знаю, за что он держится. Хочет арендовать — и все. А по ту сторону потока, в Мацькове, казалось бы, что ему надо? А ведь тоже арендовать хочет.
Захарчук покраснел.
— Как же это так? Что же в конце концов мужикам останется? Все он под себя подомнет, что ли? Мало у него и без этого?
— Милые вы мои, да ведь у кого много есть, тому всегда еще больше хочется. А ему, вишь, уж очень тошно, что вдоль его берега лодки ходят.
Захарчук сплюнул в воду и глубже загреб веслом. Большие круги уходили назад, сливались за лодкой в серебристую полосу, далеким эхом-отголоском катились к берегу.
— Тато, утка!
— Ну и что, что утка? Соли ей на хвост насыпешь, что ли?
— А вон у Сташека на удочку поймалась.