Мгновение спустя с ними шел уже и Зелинский. Он беспокойно посматривал вокруг сквозь свои большие синие очки.
— Уступите место, Зелинский первый!
— Так и следует, отец ведь!
Старик безвольно позволил вытолкнуть себя вперед и шел, видимо не слишком понимая, что происходит.
— А потом — в усадьбу!
Люди притихли на миг и снова зашумели.
— Правильно! Это помещичьи люди!
— Конечно, не свое стерегут!
— Граф им платит!
— За нашу кровь, за наших детей.
Кое-кто поглядывал в сторону, на тропинки, ведущие в Остшень. Не один из них с охотой кинулся бы прямо туда, минуя лесную сторожку. Толпа росла и гудела все грозней.
— Усадьба усадьбой, сперва надо с этими порядок навести!
— А, конечно!
— Граф дольше спит, его-то мы еще застанем! — пошутил кто-то, и мрачный смех прокатился по толпе.
Светало. В сером еще воздухе взвился кверху жаворонок, повис в вышине на трепещущих крылышках и запел сладко, проникновенно, радостно. Верхушки леса уже золотились от утренней зари, алым румянцем покрывшей полнеба. Теперь среди зелени отчетливо выступили белые стены сторожки. Мокрый луг захлюпал под ногами.
От сторожки донесся собачий лай.
— А теперь молчать — и бегом!
Старика Зелинского, который еле дышал, подхватили под руки и тащили чуть не волоком. Молча, огромными прыжками неслись они между низкорослыми осинами-самосейками, промчались через березнячок и выскочили на открытую поляну. Сторожка стояла безмолвная, словно вымершая.
— Бить в двери!
Загремели удары. Вдруг кто-то крикнул:
— В сарае! В сарае!
По другую сторону полянки, за домом, немного боком стоял сарай. Они еще успели увидеть торопливо закрывающиеся ворота.
— В сарай убежали!
— За ними!
— Ребята, да они другими дверями в лес сбегут.
Толпа мгновенно окружила сарай. Внутри скулили собаки.
— Выходите!
За дверьми было тихо.
— Выходите, не то выломаем ворота!
— Стрелять будем!
— А стреляйте, стреляйте! Не очень-то боимся!
— Зелинский, вперед!
На миг они все же поколебались. Как-никак там, за дощатой преградой ворот, были две заряженные двустволки. А то и три, если Грабарчук остался в сторожке ночевать.
— Вышибать ворота!
— Стойте, мужики! Зачем ворота ломать? Поджечь, только и всего!
Толпа радостно зашумела.
— Конечно, поджечь! У кого спички есть?
Нашлись и спички. Мгновенно нашлась и охапка соломы.
— Кладите под ворота. Там, за ними, в сарае сено лежит. Зелинский, поджигайте!
Старик беспомощно замахал руками.
— Люди, что вы делаете? Приедет полиция, под суд их отдадут…
— Нечего ждать! Поджигайте! Вы отец, ваше право!
— Да чего ты раздумываешь, Константин? — подстрекал старый Чапля. — Тебе надо начинать.
— Вы отец, вы только начните, а там уж мы наведем порядок, и тут и в Остшене!
— Чего вы боитесь. Не наплевать ли вам, хоть и двадцать лет получите?
— Ну да уж и двадцать лет!
— Да хоть и двадцать! Зато им будет конец.
— Вздохнут люди!
— По всему свету пойдет, какие мы порядки у себя наводим!
— Люди мои милые… Я… Что ж я… На то есть суд… Сгорят ведь… Люди ведь все-таки!
— Они-то небось не раздумывали, когда вашего Стефека камнями убили! Тоже человек был, не скотина!
— Да что со старикашкой разговаривать! Подкладывайте огонь! Все одно, кто.
— Тише! Что-то слыхать.
Все умолкли. В чистом воздухе солнечного утра откуда-то издалека доносился звук. Что-то гудело на дороге. На миг они позабыли о запершихся в сарае.
— Что это?
— Кажись, машина.
— Нет, не машина.
Но теперь уже было видно. По узкой песчаной дороге к лесу мчались два автомобиля.
— Полиция!
— Ну-ка, мужики, живей, пока они не доехали!
Толпа заколыхалась, но никто уже не торопился. На солнце поблескивали стволы винтовок.
Они расступились, пропуская машины. Во второй, рядом с комендантом участка, сидел староста.
— Глядите-ка! Это он дал знать!
— Испугался, сволочь.
— Надо было подстеречь его!
— Кто там о нем думал?
— Расступись! Что за сборище?
— Лесники… — наперебой стали рассказывать люди из толпы.
— Мы уж сами с ними справимся, — сухо отрезал комендант, изучая глазами местность. — Гаевский! Подъезжайте с той стороны. Раняк, сюда! Приготовьте место для арестованных!
Крестьяне плотной толпой обступили машину.
— Что ж, так и дадим им уехать?
— Как господа, покатят?
— Значит, так мы их и выпустим?