Теперь я даже с шага не сбился. Двадцать три года прошло.
Я ждал, что они проедут мимо, не обратив на меня внимания, но они заинтересовались. Первому было лет сорок, судя по одежде и осанке – владетельный вельможа. Второй…
Второй был маг. У меня подобрался живот: йолльские маги легко распознают ложь и убивают без раздумий.
Всадники придержали четвероногих нелюдей. Прямо перед моим лицом оказались две огромные, длинные, покрытые шерстью морды. Я тоже остановился.
– Кто таков? – спросил вельможа по-йолльски.
– Путешественник. Иду в Холмы по своим делам, – ответил я на языке Цветущей.
– Говори по-человечески, растение, – тихо проговорил маг.
Он недавно прибыл на остров. Я видывал таких в городе: у них очень бледные лица и нутряная ненависть ко всему, что осталось в Цветущей не-йолльского.
– Что за дела у тебя в Фатинмере? – продолжал вельможа, не обращая на спутника внимания. – И почему не кланяешься барону?
Я поклонился. Если этот мясоед в самом деле барон – мне не стоило раздражать его. Он в своем праве.
Четвероногая нелюдь под магом косилась на меня огромным глазом. Я отступил на несколько шагов.
– У меня, господин барон, торговое дело. Мне поручили купить здесь, в Холмах, дом, – я по-прежнему говорил на родном языке. Не лгал напрямую, но утаивал правду. Скажи я то же самое на языке йолльцев – маг почти наверняка заметил бы подвох.
– Кто поручил? – спросил барон по-йолльски.
– Торговая контора «Фолс», у меня при себе верительные грамоты…
Я сделал движение, собираясь раскрыть свой мешок и вытащить бумагу. Маг вскинул правую руку. Я замер.
– Оставь его в покое, – сказал барон спутнику. – Он в самом деле идет по своим делам… Оставь!
Маг опустил руку, не сводя с меня глаз. На указательном пальце его правой руки мерцало стальное кольцо с перламутровыми пластинами.
Барон сдавил свою нелюдь коленями, давая приказ двигаться дальше. Маг смерил меня взглядом с ног до головы – и последовал за вельможей. Мне предстояло продолжать путь по дороге, загаженной дерьмом нелюдей.
Цветущая моя, Цветущая, что с тобой сталось?!
Я не стал останавливаться в гостинице «Фатинмер». Прошел еще два квартала и отыскал постоялый двор без названия, зато с йолльской лицензией, приколоченной к двери огромным ржавым гвоздем. Лицензия белела в полумраке, то приподнимая, то опуская уголок в согласии с налетавшим ветерком. В жесте трактирщика, приколотившего йолльский документ к дверям, было столько великолепного пренебрежения, что я не удержался и вошел.
Мне была предложена комната, маленькая и чистая, и ужин. Глядя, как поднимается пар над семикрупкой – традиционной кашей, кулинарной гордостью Семи Холмов – я слушал осторожные рассказы жены трактирщика о новостях в округе. Хотя, если по совести, говорила женщина, нет новостей. Работают люди, с утра до ночи в поле – разве это новость? Торгуют опять же, трактир хоть и не процветает, но и с голоду умереть не дает. Один завелся, из города приехал, мясную лавку открыл. Да прогорел: нет покупателей. У барона поставщики свои, он к мужику торговаться не пойдет. Вот он покрутился здесь неделю-другую, мясо нелюдей стухло, он и уехал. Лавка до сих пор пустая стоит: провоняла так, что никто туда идти не хочет. А удобная лавка, на перекрестке… Месяц назад толстого Крутика, которого поле с краю, ограбили: вломились в дом, нашли под полом сундучок со сбережениями и унесли средь бела дня. Оказалось, какой-то бродяга из Заводи, на другой же день его и поймали… Вот и все новости, добрый путешественник, а вы в Холмы с чем?
Она была круглолицая, как подсолнух. Букет свежих «солнечных цветов» стоял, как полагается, в парадном углу, и орнамент на потолке, если присмотреться, был тоже из подсолнухов. Старый орнамент, нанесенный еще до нашествия.
Я подумал, что вполне мог ее знать когда-то. Но, как не узнавал я родного селенья – и эту женщину не мог вспомнить. Она была мне чужая.
– Я торговец из самого Некрая, – сказал я. – Буду покупать – не для себя, для клиента – дом Осотов.
– Дом Осотов, – повторила она, как эхо. Ее взгляд стал отстраненным. – Да. Старуха Осот помирает… да.
И она отошла, оставив меня наедине с кашей. Я погрузил деревянную ложку в густую, отлично выдержанную, политую маслом семикрупку – вкус моего детства; я понял, что волнуюсь. Что мое спокойствие, отстраненное, как эта трактирщица, готово разлететься шелухой.
Вошел хозяин – крупный, круглый, поросший изжелта-русой бородой, и с ним слуга, носатый парень лет пятнадцати. Сразу стало шумно. Хозяин громко давал указания жене и мальчишке, и непонятно было, доволен он или зол, хвалит или распекает. Накричавшись, он вдруг обернулся и спросил, уставившись мне в глаза безмятежно-голубыми гляделками:
– А вы, добрый путник, торговать к нам? Или как?
– Не так чтобы торговать, – признался я. – Но что дела торговые, это точно.
– Господин дом Осотов покупает, – тихо сказала жена трактирщика.
– Дом Осотов?
Трактирщик мигнул. Перевел взгляд с моего лица на руки и обратно. Отвернулся. Покачал головой, будто отвечая сам себе на только что заданный вопрос.
– Да, – сказал я, глядя, как он расчесывает бороду длинными цепкими пальцами. – Не для себя. Для клиента. Контора «Фолс», если вы слышали.
– Где уж нам, – пробормотал хозяин. – Некрай… Городская контора… Я и в городе-то не бывал, не доводилось… А вы, господин, бывали в Холмах?
– Никогда, – я зачерпнул кашу ложкой.
– Дом Осотов, – еще раз повторил трактирщик. – Вот же, прошли те времена… Самая богатая и уважаемая семья во всех Холмах – до нашествия, разумеется.
– Мне говорили.
Хозяин снова заглянул мне в глаза – на этот раз почти заискивающе.
– Простите за нескромный вопрос… Мы здесь, знаете, люди без предрассудков, не дикари какие-нибудь, горожан тоже принимали… Может быть, вы мясо едите? Так у нас есть йолльский мясник в Холмах. Для самого барона поставки, а не просто так…