В 1912 году, во время Балканской войны, враги одолели Мелник, сожгли его. От 14 тысяч жителей осталось не больше шестисот. Примерно столько же живет здесь и сейчас, но горе тому приезжему, который назовет Мелник селом или деревней: горожане не простят ему этого. Ибо Мелник — хотя и самый маленький в Болгарии, может быть, даже в Европе, но — город: был им от веку и останется навсегда.
Теперь я открою тайну. Я сам стал фракийцем. На мне был короткий хитон, схваченный у плеча золотой пряжкой, у входа в подземелье всхрапывали кони, запряженные в легкую колесницу. Я стоял под мрачными сводами пещеры, таящейся в горе, и пил густое, как кровь, вино — набирался сил перед дорогой. Предки мои бились рядом с Гектором под Троей, я тоже шел на ратные подвиги, вино же было эликсиром, заключающим энергию жизни…
И еще я был византийским полководцем. Мои войска окружали Българштиню, победа была близка, но внезапно из осажденного города вышла девушка и бесстрашно направилась к нам. Стрелы не брали ее, поэтому воины дрогнули, а когда вслед за горожанкой двинулись защитники города — войско деспота Слава, — византийцы бросились бежать, и лишь я, горестный их водитель, был схвачен и брошен в темницу. Бог отказался от меня, раны горели огнем, до рассвета не суждено было дожить мне. Но во мраке я нащупал бочку, выбил затычку и припал губами к отверстию. Вместе с густой сладкой жидкостью в меня влились сила и надежда. А когда с первыми лучами света в подземелье появился противник мой, Алексей Слав, в жилах играло вино, и я смеялся ему в лицо. Тогда отступил пораженный деспот и даровал мне свободу. Ликующий, я вышел к солнцу, но обещал восхвалять могучее вино Мелника, покуда глаза видят мир…
Много легенд связано с мелникским вином, вином-кровью, вином-нектаром, славившимся по всему Средиземноморью. И я на самом деле вселялся в облик давних людей, когда сидел на толстом обрубке дерева в большом подземном зале, а Андон Белков, житель Мелника, рассказывал мне предания.
Вино пахло сыростью. Это был добрый запах: старинных бочек, темной жизни скал, гибкой лозы, смоченной теплым дождем, пара, поднимающегося от почвы на восходе солнца. И еще: от вина исходили токи памяти о неисчислимых поколениях виноделов, которые отобрали у гор кусочек плодородной земли и дали ему счастье служить точному вкусу.
— Это вино не пьянит, а радует, — говорил Андон Белков, сухонький, маленький, с лапками морщин возле глаз человек, открывший мне подземелье. Пламя свечей играло тенями на его лице, вырывало из темноты тугие формы бочек. — Самое настоящее — только здесь, в Мелнике, трехлетней выдержки и, уж конечно, не бутылочное. Им даже лечатся, да-да, не смейтесь, в нем большое содержание танина. Этим объясняется еще одно название вина: бальзам.
Вы заходили в наши дома? А вниз спускались? Нет? Ну тогда вы не знаете главного. Почти под каждым зданием — настоящие катакомбы. Там, в подвалах, стоят огромные бочки. По сравнению с ними та, которая служит нам сейчас столом, — кружка, а не бочка. Иные вмещали — теперь, правда, таких почти не осталось — до тридцати тысяч литров вина. (Позже я видел один такой сосуд. Без преувеличения, в нем вполне могла уместиться целая компания Диогенов. При постукивании бочка гудела, как набатный колокол.) Условия, конечно, идеальные: круглый год ровное тепло, постоянная и необходимая влажность. И почти из каждого подземелья есть тайный ход — в горы. Так что не только вино спасало жизни. Сам город — своим «устройством» — в разные времена выручал отважных людей…
Коль скоро мы пьем с вами самое настоящее «мелникское» в самом настоящем подземелье, я вам скажу вот что. Нельзя допивать чашку до конца. Надо несколько капель вернуть земле. Тогда она обязательно позовет вас когда-нибудь, и вы обязательно окажетесь здесь. Вот так, — и Андон перевернул керамическую чашку над земляным полом пещеры.
Я тут же последовал его примеру. Это походило на жреческий акт поклонения силам земли, но было данью благодарности умению почвы и мастерству людей.
…Уезжал я из Мелника на закате. Дождь давно кончился, солнце балансировало на острой вершине горы, коварный туман уже добрался до котловины и самовольно тек вверх по руслу реки. И лишь теперь я понял, что за шорох не давал мне здесь покоя.
В лабиринте подземелий под горсткой домов зрело, набираясь сил и пульсируя соками, чудодейственное мелникское вино, густое и красное, как кровь…
Пять фарерских слов
Жил когда-то на острове Колтур юный викинг по имени Магнус, — гласит фарерское сказание. — И полюбил он девушку с соседнего острова Хестур. И каждую ночь переплывал пролив в пятьсот метров, чтобы видеть ее. Однажды, едва ступив на землю Хестура, увидел он отца девушки с топором в руке.
— Честный гость приходит засветло, — сказал старик. — Ты же крадешься, словно вор ночной. Плыви назад или выходи на поединок!
Бросился Магнус в волны, и с тех пор никто его больше не видел. А пролив между Колтуром и Хестуром стал самым опасным местом на Фарерах. Мало кто из смельчаков отважится сразиться с его бурным течением…»
Местные жители с уважением относятся к легенде, но знают: подобных проливов в Фарерском архипелаге не счесть и перебраться с любого острова на соседний в бурную погоду не так-то просто. Может быть, где-то в проливах архипелага и получило в давние времена особый смысл излюбленное словечко фарерцев — «кански». А о том, что оно означает, речь пойдет дальше.
Два цвета главенствуют на Фарерах летом; фиолетовый и изумрудный. Фиолетовым окрашены фиорды и скалистые горы (самая высокая вершина едва не дотягивает до километра), изумрудным — пастбища. Зимой тоже два цвета: черный и снежный. Но даже в теплое время года с северного острова Куной видны айсберги…
Есть у Фареров одна особенность, которая дает островитянам повод и для своеобразной гордости, и для уныния: на всем архипелаге нет ни одного лесочка, ни единой рощицы. Деревья если и встречаются, так только в некоторых дворах да еще в публичном саду столичного города Торсхав-на. Часто это объясняют тем, что большую часть года здесь стоят холода, дуют сильные ветры, поэтому травы, вереск, лишайники и даже обыкновенный картофель произрастают в изобилии, деревья же гибнут. Величественный простор и тревожную беззащитность обретают острова, лишенные леса…
Может быть, есть смысл предпринять какие-то меры, заняться лесонасаждениями, отобрав специальные морозо- и ветроустойчивые сорта? Ведь нельзя же вечно жить на привозной древесине: требуют обновления и стены домов, и традиционная обувь. Истинный фаререц ответит на эти вопросы одним словом — «кански».
Чуть меньше пятидесяти тысяч человек живут на Фарерском архипелаге. Большая часть разбросана по шести крупнейшим островам, еще на десяти живут маленькими группками — от трех до четырех семей (например, деревушка Троллан на острове Куной насчитывает двадцать пять жителей). Остров Стоура-Дуймун дал приют настоящим Робинзонам: все его население состоит из одной семьи, живущей на собственной крохотной ферме. Луйтла-Дуймун необитаем вовсе. Всего островов — восемнадцать.