В шестисотый год жизни Ноевой, во вторый месяц, в семнадцатый день месяца, в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; И лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей.
Когда мы записывали передачу из цикла «Очевидное — невероятное. XXI век» на тему стихийных бедствий (это было в самом конце 90-х, и страшное индонезийское цунами 2004 года было еще впереди), мне запомнилось одно высказывание.
Мы — несколько человек; Сергей Петрович Капица, участники передачи, режиссер — сидели перед съемкой в небольшой комнате рядом со студией и разговаривали, естественно, о природных катастрофах. Все сходились на том, что прогнозировать большинство бедствий уже можно, механизмы их понятны, и самое главное — коль скоро мы заглядываем в следующее столетие — это научиться «стелить соломку».
— Какая уж там «соломка», если речь идет о наводнении, — помнится, сказал я. — Это ведь страшная масса воды, она все сносит и движется очень быстро, а вода — вещь «тяжелая»; если в реке скорость течения больше трех километров в час, то человеку на метровой глубине уже не устоять, что же говорить о прибрежных наводнениях, сопровождаемых порой мощной приливной волной? Если на город или селение идет восьмиметровая стена воды — это все равно что стена из бетона.
— Просто не нужно селиться в низинах, — сказал кто-то из участников передачи (не буду говорить кто).
Вот тут-то спор и загорелся — впору было вносить камеры и начинать снимать немедленно.
И ведь такая точка зрения — насчет низин — весьма распространена. Если бы все было столь просто! Но как быть жителям, скажем, Бангладеш? Сорок процентов территории страны лежат на «высоте» не более одного метра над уровнем моря. Это именно низменность, причем какая! — общая дельта трех великих рек: Ганга, Брахмапутры и Мегхны. Без наводнений здесь просто невозможно, и никуда не уедешь, в горы не переселишься: главная жизнь, главное сельское хозяйство — именно в дельте.
Бангладеш просто обречен на наводнения и ураганы. И хотя метеорологическая служба оповещает о наводнении или приближении циклона заранее, хотя сезоны наводнений известны и без метеорологических спутников, урон, наносимый стихийным бедствием, порой превосходит все мыслимые ожидания. (Впрочем, вот уж истинно — нет худа без добра: наводнения смывают одни урожаи, но зато приносят ил, который хорош для следующих урожаев; бангладешские крестьяне проклинают наводнения, однако благословляют ил — они давно уже приноровились к бедствиям и стараются подлаживать севооборот к сезонному круговороту штормов.)
Главное спасение для бангладешцев во время наводнений — высокие и прочные платформы, которые строятся по всей стране и на которых можно спастись от бедствия. Это настоящие бетонные убежища на сваях — в каждом может укрыться до полутора тысяч человек.
Китай тоже извлек опыт из страшных трагедий прошлого. На всех крупных реках, а особенно на Хуанхэ, которая стала источником самой страшной стихийной катастрофы XX века, ныне существуют специальные контрольные станции — они постоянно следят за уровнем воды и предупреждают о возможности бедствия.
Да и благополучные Нидерланды — страна, низин-ность которой закреплена в названии, — не гарантированы от наводнений, при всей системе дамб, шлюзов и прочих защитных устройств. Голландцы до сих пор помнят страшные январские штормы 1953 года, когда эти устройства не выдержали. На страну обрушилось наводнение, какого не было уже пятьсот лет. Погибли две тысячи человек и четверть миллиона голов скота; от соленой воды пострадала примерно одна восьмая всех культивируемых земель…
Вернемся к вопросу, который прозвучал ранее: почему стихийные бедствия, при том, что они, как правило, ожидаемы, чаще всего застают людей врасплох?
Причина кроется в силе природных катастроф. Заурядные грозы никто не называет бедствиями, хотя и они приносят ущерб. А вот ураган или наводнение — это действительно беда, и она всегда внезапна именно своей силой: в природных процессах заключена столь могучая энергия, что люди пока не научились ни противостоять ей, ни тем более укрощать. (Для справки: возьмем только молнии, и ни что другое; на планете в каждый данный момент времени гремит около 1800 гроз, если сложить всю энергию, которая высвобождается в виде молний за год, то эта величина примерно в два раза превысит годовое производство энергии в России. Всего-навсего — «обычные» грозы…)
Очевидно, повелевание стихиями — это удел не двадцать первого и, может быть даже, не двадцать второго веков… Нам же остается действительно учиться «подстилать соломки». И скорее всего, главные «соломки» — это международная система национальных организаций по чрезвычайным ситуациям, которая уже складывается (чаще всего одной стране не под силу справиться с последствиями стихийного бедствия), и глобальный мониторинг — общепланетное слежение за факторами, приводящими к природным катастрофам. Такой мониторинг уже осуществляется, но, видимо, должной разветвленности эта система наблюдательных станций — подземных, наземных, надводных, космических— достигнет только в ходе XXI века.
И что же будет в этом, уже нашем двадцать первом столетии? Сократится ли размах природных катастроф? Увы, уже сейчас ясно, что ответ отрицательный.
Вот прогноз, сделанный еще в 1983 году учеными географического факультета МГУ А. М. Рябчиковым и Л. И. Кураковой:
«…В последние 60–70 лет… наблюдается поднятие уровня Мирового океана в среднем на 1,5 мм в год. Полагают, что одна из причин этого — таяние ледников, происходящее вследствие потепления климата. Быстрое таяние ледников может привести к сильной перестройке всей природной среды. Так, возможен подъем уровня Мирового океана на 68 см, затопление низменностей и в связи с этим необходимость переселения почти миллиарда человек».
Прекрасно, что было принято международное соглашение об ограничении выбросов в атмосферу Земли парниковых газов — это важная мера, и, наверное, человечество постарается ввести парниковый эффект в разумные рамки. Однако глобальное потепление отменить очень трудно, и оно постепенно будет происходить — в силу уже хотя бы того, что нас становится на планете все больше и больше, и нам чисто физически требуется больше энергии, и мы должны перемещаться в пространстве, используя те или иные виды топлива, и производить необходимые вещи, и обогревать себя и пространство своего обитания…
Сильного перегрева атмосферы, надо надеяться, не произойдет, но даже небольшое повышение среднемировой температуры приведет к серьезным последствиям. И дело не в том, что лета будут жарче, а зимы теплее, — это слишком примитивный подход. Может быть, по временам года изменения будут не столь заметны. А вот несколько больший нагрев экваториальной зоны… Помните про области, ограниченные изотермой 26 °C? Они будут расширяться — значит, ураганов будет рождаться больше, и они станут еще более интенсивными и будут заходить в умеренные широты… И теплые фронты будут гулять по атмосфере с большим размахом, а это значит — дождей и снегов будет больше, и ветры станут сильнее… И ледники, конечно же, будут подтаивать в большей степени, чем это происходило в XX веке, и уровень Мирового океана повысится. Пусть даже ненамного… Но повторю: две пятых Бангладеш — страны, по численности сравнимой с Россией, — лежат в метре от уровня моря. И Мальдивские острова едва выступают над поверхностью океана. И Западно-Сибирская равнина вовсе не так уж защищена от нашествия воды…
Я не хочу, чтобы эти слова были восприняты как вещанье Кассандры. На самом деле сказанное мною — лишь самый скромный прогноз, который можно сделать, исходя из опыта XX века и из данных современной метеорологической науки.
«Напомнить — значит предупредить»… Эти слова относятся не только к прошлому. В сущности, все прогнозирование есть не что иное, как напоминание о будущем.
О том, какое место в нашем сознании занимают мысли о подвластности стихиям, хорошо сказал поэт Юрий Левитанский: