— Рамиль тоже в этом учавствовал? — помертвев, сипло спросила я, не в силах отвести взгляда его глаз.
— По изначальной задумке Кости он был бы засланным казачком, моим последним оплотом и надеждой, которая будет за мной следить, когда Толстый у меня из-под ног бы землю выбил. Следить и докладывать о каждом моем шаге, когда я буду пробовать придумать способы, чтобы отвоевать себе бизнес. Так бы и вышло. — Третья сигарета. — То, к чему все шло, было очевидно давно. Но я настолько дурак, что не обращал на все тревожные звонки внимания. Костя не хотел уходить, но и работать не хотел. С этим Ямалом меня отговаривал, но когда узнал цену вопроса и перспектив неожиданно легко согласился. Это меня должно было насторожить. Сука, должно было. Но нет. Тогда у него и родилась схема на безбедное будущее. Замут был красивый. И сделан был не менее красиво. Настолько продуманно, логично и тихо, что я ни о чем не заподозрил, пока переоформление шло. Полтора месяца я ни о чем не подозревал. И даже не предполагал. Ебанный арест с попыткой вменить мне сутенерство должен был отвести мой взор, когда мне был бы подписан приговор. Взор был отведен, а приговор почти подписан. Только Костя не смог. И готов был понести за это наказание, позвонив Рамилю и сказав, что все отменяется. Что он не сможет жить с мыслью, что меня убьют из-за долгов, которые повесили на меня из-за него. Что лучше пусть я буду его ненавидеть до конца жизни за предательство, но он не сможет носить на руках мою кровь, воспитывать детей, прививать им знание что такое хорошо, а что плохо, когда сам убийца. Рамиль уже тогда свой барыш в кармане ощущал и не хотел отступать. Он боялся. Все потерять и последствий. Храбрости принять наказание за сучью натуру у него не было. В отличие от Кости.
— Как ты об этом узнал?
— Отец Кости. Он решил посмотреть в глаза убийцы. Мои глаза. И я тогда сказал ему правду, что не смог при всей моей ненависти к нему я не смог бы его убить. За день до отца ко мне пришел Рамиль. От страха походу совершенно рехнувшийся, ибо он меня просил подписать договор доверительного управления на станцию. Я ведь уже числился ее учредителем. И уже одним единственным. Он сказал что, мол, будет работать там один, гасить долг за месторождение, пока я буду сидеть. — Горький и тихий смех. — Он реально свихнулся по ходу. Потому что тупо упустил факт того, что по моей логике, еще тогда не знавшей, что месторождение все еще мое, а Костя не падла, и я продолжаю думать, что я банкрот и станцию в первую очередь отметут банки в качестве уплаты долга. Он не учел мое незнание и допустил фатальную ошибку. Я смотрел на него и никак не мог осознать, что к чему. Для чего ему управлять станцией, которая вот-вот отойдет банку и Рамиля тогда выгонят самое позднее через неделю. А он, чуть не тресясь от страха, никак не мог понять моего замешательства. Но посвящать его в свои сомнения и задавть вопросы я не стал, осознав, что не так все просто. — Паша сглотнул, потушив сигарету и заглушая ненависть в отчего-то севшем голосе. — Если бы Рамиль тогда не пришел, если бы не тупанул так жестко… Меня бы убили. Я тогда знал это и был к этому готов. Но все мое смирение полетело к чертям, когда я понял, что дело нечисто. Когда пришел отец Кости… он мне поверил. И я сказал о Рамиле. А отец, у которого убили сына… умеет спрашивать, кис… — Паша горько усмехнулся, отведя от меня тяжелый взгляд и безотчетно щелкая зажигалкой. — Когда Рамиля перевели из реанимации он вызвал ментов и подписал чистосердечное. Добровольно прошел полиграф, к материалу дела это, конечно, довеском никаким не шло, но… самое главное, что Кристинка больше не считает, что я убил Костю. И их неродившегося ребенка.
— Что с Рамилем?
— Сел. И скорее всего на свободу уже не выйдет. Но отношения к этому я иметь не буду.
Паша прикрыл чуть дрожавшими пальцами глаза, откинув голову на подголовник, медленно и протяжно выдыхая дым.
— Я… так и не смог на его могилу прийти. Как только мусора отпустили, приехал на кладбище и тупо не мог выйти из машины. Не знаю… Мне нужно, а я не могу, кис! Не понимаю, как на его могилу смотреть. Не понимаю… Я… блядь… — голос дрогнул и сорвался. — Я не мо… не могу. Он смог остановиться, смог по-человечески поступить, пусть в последний момент, но смог. Он готов был к тому, что я его не прощу никогда. Не стал меня окончательно под хуй подводить. А я не могу хотя бы… Как трусливый шакал сидел в машине… Бухал, безостановочно курил и смотрел на ворота. Там Костя. Которого из-за меня… А я, ебанутая трусливая падаль, не могу к нему выйти… Он там лежит, закопанный, убитый… а я не могу у него прощения попросить, жалкий уебок…