Вопросов не было. Слегка оправдываясь, мы виновато кивали, каялись…
Пару дней мы держали себя в рамках приличия. Дышали тише мышат. Потом что-то вдруг обязательно случалось. Кто-то нам что-то не то сказал, как-то косо посмотрел, зацепил… Ну, и понеслась!.. И на следующий день, и на следующий… Ну не любили мы, терпеть не могли всех этих модных и крутых, всех этих псевдоавторитетов в дорогих шмотках и с дешевыми понтами.
Но на сей раз я Брюне сказал:
— Не могу. Зуб болит.
— Зуб? — переспросил Брюня и показал кулак. — Давай выбью.
Брюховецкий, в отличие от меня, парень здоровый, накачанный. Кулак его с мою голову. И юмор у него соответственно тяжелый, грузный такой.
— Иди ты в жопу, — говорю. — Я серьезно. Боль такая, прямо с балкона сигай.
— Тогда сначала ко мне. Я тебе такую таблетку дам — любую боль как рукой снимает.
Звучало это убедительно, а может, мне просто очень хотелось в это верить. Я накинул кожаную курточку, кепчонку…
Брюховецкие жили в соседнем подъезде на последнем этаже, в большой четырехкомнатной квартире.
Мы отправились, по своему обыкновению, через крышу.
Лишь только мы вошли, пока я закрывал дверь, Брюня исчез в неизвестном направлении. Я минут пять потоптался в прихожей, затем отправился на его поиски.
Вся родня Брюни была в полном сборе.
Мать его, прижав плечом телефонную трубку к уху, препарировала на кухне полудохлую рыбу и обсуждала с подругой последний роман Лукьяненко. Дед в бабушкиных очках вычесывал на балконе у Ральфа блох. Отец в гостиной, развалившись на кушетке с пультом в руке, безостановочно перелистывал телеканалы и ворчал, что по выходным смотреть нечего. Рядом сидела в кресле бабушка и тихо удивлялась, куда подевались: ее очки, телефон и дедушка.
Никто из них не обращал на меня особого внимания. Только дед буркнул что-то, чего я не разобрал, то ли «опять ушла блоха», то ли «блядь, нашли лоха».
Слоняясь по квартире, я даже заглянул в детскую. Иван-а — младшая Брюнина сестренка пяти лет — рисовала, напевая, как всегда, на несуществующем языке:
— Клюнзя блитке торчи, ляпки жопля скло-о-ось, сюскад- раскли спорли, о-о-ось!
— Что ты рисуешь?
— Это… такая… — запинаясь отвечала Иванна, склонив голову набок, — ну, это такая… абстракция…
Я, заинтригованный, подошел ближе.
— Какая же это абстракция? — спросил несколько разочарованно. — Это трактор.
Подумав, Иванна согласилась: — Да, это такой… абстрактор.
— Потрусаючи! — сказал я так, как это слово произносила сама Иванна.
— Не потрусаючи, — поправила она, — а потрусающе!
— Изюмительно!
— А давай поиграем в одну игру, — предложила Иванна.
— В какую? — я присел около нее на корточки.
— В игру «Девочка и вентилятор». -Научи.
— Уф, ну и жара! — воскликнула она и, ткнув пальчиком в мой нос, приказала: — Дуй!
И подставила лицо, прикрыв карие глазки. Я дунул.
— Еще, еще! Уф, ну и жара! Аж сердце разрывается!
— Это и вся игра? — Дуй!
— Мне надоело, Иванка. Я больше не хочу быть вентилятором. Это грустно. Грустно быть вентилятором.
— Но ты вентилятор! — Аты кто?
— Ая нажала!
— Изюмительно! А другая игра есть?
— Давай в «Девочку и лошадь»! Ты какой будешь лошадью?
— Не знаю даже. Ну, допустим… такой… белой в серых яблоках.
Иванна растерянно захлопала ресницами.
— В яблоках не бывает… В яблоках только черви бывают.
— В общем, да.
Дурацкие игры, подумал я. Хотя… Хотя почему дурацкие? Помню, в детстве моей любимой игрой была «Из последних сил». Играл я в нее один. Долго перестреливался с воображаемым противником — Черным Биллом, к примеру — пока тот не попадал мне прямо в сердце. Истекая кровью, я падал на пол, открыв рот и закатив глаза. Черный Билл, глумливо усмехаясь, подходил ко мне… И тут я, из последних сил, игнорируя пулю в сердце, стрелял Черному Биллу в лоб. Да еще говорил что-нибудь напоследок: «Вот мы и в расчете!» или просто: «Умри, сука!»
Я вернулся в прихожую. Появился и Брюня.
— Куда ты пропал? — спросил он раздраженно. — Тебя искал.
— А я тебя. На, держи! — Он протянул мне на ладони таблетку: — Глотай! И пойдем, мать хлеба просила купить.
— Ну, прошел зуб? — спросил Брюня на улице, когда мы подошли к коммерческим ларькам.
— Так рано еще, минут пять прошло. А чего мы сюда? Тебе же захлебом…
— Курить охота, а сигарет хрен целых ноль десятых. Мать, правда, дала десятку…