Земля вращается со скрипом

Тот маленький рассказ на две страницы я написал во втором классе. Тетрадь с этим рассказом и первыми стихами попала к учительнице. Она попросила дать ей тетрадь на некоторое время, обещала после «продленки» отдать.

На переменках я видел, как она листала мою тетрадь и зачитывала вслух отдельные места своим подругам. Они хохотали. Я недоумевал. Ведь рассказ был очень грустным: собака в финале геройски погибала, сраженная бандитской пулей.

И над стихами, казалось мне, они смеяться не могли. Что смешного, думал я, в таких, например, строчках:

Я летал над морями,
над лесами и полями
И везде я видел мир, мир, мир!

Или вот еще стихотворение тех лет:

Татьяна Юрьевна сказала,
что мы должны учиться.
А мы сказали, хорошо,
Что будем мы учиться.
Ведь это больше надо нам
и в жизни пригодится.

Учительский смех больно ранил неокрепшую душу художника.

Я не догадывался, что сильнее всего их смешит обилие орфографических ошибок. Слово «вообще» я, естественно, писал как слышал — «вапшче» — и допускал шесть ошибок. К тому же в письме я был крайне рассеян — я пропускал и путал буквы:

«И визе я види мир! Мир! Мир!»

Обидеть художника легко. Особенно легко это сделать ненарочно. Потому что умышленная обида вызывает отпор и закаляет волю.

Я стал прятать написанное. Даже от матери. Обнародовать я позволял себе лишь то, что считал заведомо сильным и смешным произведением.

В четвертом классе я прочел на уроке математики «Юльетта и Ромео», принесшую мне славу поэта-самородка.

(Прежде чем предоставить на ваш суд этот забытый шедевр, хочу дать коротенькое разъяснение: я учился в украинской школе, слово «самостийка» означает «самостіна (самостоятельная) робота»).

Юля влюбилась в Романа.
Это классно. Берусь доказать.
Ведь теперь она — как ни странно -
«самостийку» ему даст списать.
А Роман даст списать Наташе.
Он ведь по уши в Натку влюблен.
А Наташа списать даст Саше,
Саша — Нине, а уж Нинон,
даст, наверно, списать Лене,
потому что мы с ней друзья;
потому что Леня — хороший,
и его не любить нельзя.
И Леня напишет балладу,
и любовь будет он прославлять,
когда тройку увидит в тетради,
хотя Юля получит пять.

Это был оглушительный успех. Таких оваций не слышал ни один советский поэт того времени. Во всяком случае, в таком возрасте. Это было признание. Многие стали переписывать все, что я теперь выдавал. Я легко и молниеносно достиг широкой известности в узких кругах. Моей популярности в школе мог позавидовать любой классик.

Почти все девчонки из моего класса, а равно как из классов параллельных, были готовы влюбиться в меня. Но они не могли совместить благородный образ поэта с тем двоечником и хулиганом, каким я, собственно, и являлся.

Через некоторое время я стал получать от старшеклассников заказы на стихотворные признания в любви. Само собой установилась твердая такса. Стихотворение — рубль.

Я запомнил только одно:

Пусть небо усеяно звездами.
Оля, поверишь, не сплю.
Лишь шепчу, хотя время и позднее,
я люблю тебя, Оля. Люблю.

Кавалерам твоим я всем в лоб давал.
Опанасенко выбил окно.
Ведь любовь не проходит, я пробовал…
А тебе до сих пор все равно.

Что именно пробовал герой этого стихотворения, чтобы прошла любовь, — неизвестно.

Соль стиха была в том, что это акростих. Из заглавных букв каждой строчки складывалось имя или фамилия. В данном случае — Полякова.

Однажды меня даже подключали к идеологической работе.

Светлана Кравченко — ученица шестого класса — обменяла свой пионерский значок на пачку жевательной резинки.

Об этом узнали. Был страшный скандал. Меня попросили написать для школьной стенгазеты. Так сказать, пригвоздить к столбу позора.