— Представь себе, — бурчу в ответ.
— Надо же! Как вламываться ко мне без стука в ванную — пожалуйста! — никаких стеснений.
— Я не знал, что там ты.
— Какая разница. Кто бы там ни был, интеллигентные люди прежде, чем войти, спрашивают разрешения.
— Чего ты, — интересуюсь я, — хочешь? Она усаживается в кресло.
— Справедливости.
— Да ради бога. Отбрасываю одеяло, встаю…
— Я так и знала. Любишь спать голым?
— Почему бы нет. Если один…
— Я тоже. Если не одна.
Одеваюсь. И мы отправляемся на кухню. Завтракать.
На завтрак Соня сварила гречку, пожарила гренки с яйцом, открыла банку с кабачковой икрой.
Сидим, кушаем. Я изредка поглядываю на нее исподлобья, изучаю.
— Ты не похожа на приезжую.
— Не похожа, — соглашается она. — Я местная. — А зачем, — спрашиваю, — квартиру снимала?
— Жить негде. Папу удар хватил. Парализовало. Мама за ним третий месяц ухаживает. А я его таким видеть не могу. Больно и страшно.
— Другими словами, сбежала от проблем и ответственности. Думал, она обидится. Оскорбится. Или начнет оправдываться. А она только кивает в ответ.
— Да, — говорит, — сбежала.
Я удовлетворен и слегка разочарован. Я готовился к атаке, а противник спокойно вывесил белый флаг и тут же забыл о моем существовании.
Был у меня в юности знакомый философ. Отстаивал идею замкнутого круга. Якобы каждый человек всю свою жизнь движется по кругу. Совершает одни и те же ошибки, сближается с женщинами определенного типа, делает судорожные попытки вырваться из этого порочного круга, и те, кому удается, — попадают в другой круг, затем пытаются вырваться из него, попадают в следующий и, по сути, движутся по кругу. Примерно так.
Но я не об этом. Сам философ был забавен. Что бы я не утверждал, он тут же занимал противоположную сторону и спорил со мной часами, спокойно и аргументированно.
Тема спора не имела значения. Его занимала сама дискуссия. Игра ума. Эквилибристика мысли.
Я мог сказать простую ничего не значащую фразу, к примеру:
— Ну и погодка, аж жить не хочется.
И он принимается уверять меня в том, что именно мое настроение окрашивает погоду в мрачные тона, а не наоборот.
Доходило до смешного. Однажды я заметил, между прочим, что не люблю костлявых женщин. Он стал доказывать, что на самом деле — люблю. Закончилось все тем, что он меня убедил. Плавно подвел к тому, что ненависть — есть последняя степень любви, как грязное есть последняя степень чистого.
Мне очень нравилось бывать в его обществе. Обожал я с ним вот так посидеть и поспорить на отвлеченные темы.
Мягкий голос Сони выводит меня из области преданий:
— Насколько я понимаю, то кресло раскладывается?
— Да, это кресло-диван.
— Так, может, я у тебя переночую. Месяц-другой. Я говорю:
— Ночуй. Она говорит:
— Могу готовить, стирать, убирать и поддерживать видимость беседы.
— То, что надо.
— Могу с тобой переспать.
Я делаю вид, что всерьез обдумываю ее предложение, потом отвечаю:
— Это не обязательно.
— Жаль, ты как раз в моем вкусе.
— Спасибо.
— Тебе спасибо.
Соня смахивает со стола на ладонь крошки и отправляет их в рот.
— Тогда делаем так, — говорит она, — я звоню Чичикову: он поможет мне с переездом. Вещей у меня немного, но помощь не помешает. Кстати, сразу предупреждаю, я во сне пою. У тебя есть слух?
— Ну так… комси-комса…
— Тогда все в порядке. У моей соседки абсолютный слух. Так ее раздражает не то, что я пою, а то, что фальшивлю. Ох, она намучилась, она похудела на нервной почве, за что, кстати, даже не поблагодарила. Но теперь я хоть буду за нее спокойна. Дело в том, что она склонна к суициду. А таким людям только повод дай… По себе знаю. В пятнадцать лет я чуть вены не вскрыла, узнав о том, как погибла Мата Хари…
Я на нее смотрю и улыбаюсь.
— Ты чего? — спрашивает.
— Да вот думаю: кого ж держат в сумасшедшем доме, если ты здесь.
— Мама тоже уверена в том, что я сумасшедшая. А я — наоборот — слишком нормальная. Просто делаю, что хочу, говорю, что думаю.
— Ты думаешь?
Соня смеется, то ли оценив изящный выпад, то ли без всякой причины.
Я люблю, когда люди смеются. Они выглядят красивее, здоровее. Широкая улыбка — это облагороженный и цивилизованный оскал, демонстрация силы и здоровья.
Прошло две недели. За это время много чего случилось. Нет, никаких особых событий или глобальных перемен. Так, по мелочам. Но все же могу смело заявить: жизнь, что называется, била ключом.
По понедельникам, средам и пятницам я выходил в эфир в разных образах. Выдавал себя то за экстрасенса, активно общающегося с потусторонним миром, то за «черного археолога», нашедшего в Донецкой степи артефакт тамплиеров. Танилюк работал по вторникам, четвергам и субботам. Был наркобароном, сутенером… Особенно мне понравилось, когда он представился неким полковником в отставке, утверждавшим, что одиннадцать лет провел в плену у инопланетян. Он рассказывал такие красочные подробности, что если бы я его не знал, то подумал: он либо действительно был похищен инопланетянами, либо полный псих.